Время и Деньги
16.01.2003 Культура

Театральный роман: дубль два

Казанский актер Владимир Любовский, окончивший в свое время Казанское театральное училище и служивший в ТЮЗе в золотую эпоху Бориса Цейтлина, а затем, подобно его легендарным коллегам перемещавшийся “из Вологды в Керчь” и так далее, написал роман. Естественно, театральный - какой другой может написать актер? И опубликовал его в литературном журнале Пензы - города, где служил последний сезон. Казанцы роман читают, передавая из рук в руки экземпляры журнала с непородистым названием “Читарь”, а впереди забрезжила надежда, что “Молчание рейса, или Полет к оракулу” выйдет в одном из казанских сборников, возможно, опровергнув известное правило про пророков и отечество. Но об этом - чтобы не сглазить - пока ни слова.В том, что актер написал о сцене и закулисье, нет ничего необычного. Любопытно другое: помня тезис Шекспира о тотальном мировом театре, Владимир Любовский затрагивает в “Молчании рейса” десятки тем и сюжетов, из которых, как верно сказано в тонком и умном послесловии бывшего завлита Качаловского театра Гортензии Никитиной, можно также написать парочку повестей и романов. Автор словно утрамбовывает их в своем произведении, давая читателю повод развить определенный сюжет, поиграть с персонажами в некоторым образом домашний театрик. Впрочем, есть в романе “Молчание рейса” и вполне реальные сюжетные линии. Например, репетиции шекспировской “Бури” в ТЮЗе, получение “Золотой маски” и таинственное исчезновение с ней Бориса Цейтлина, когда “сценаристу Шекспиру и труппе ничего не обломилось”. Хотя Цейтлин не назван, угадать его людям театральным и околотеатральным не представляет труда.

Как верно замечено той же Никитиной, в романе все друг друга непрестанно предают. Но что удивительно, у автора есть не снисходительность - духовные и душевные силы для понимания человеческих слабостей, а значит - прощения. Вот уж что, к счастью, отсутствует в “Молчании рейса”, так это чернуха, хотя автор проводит своего героя через много не самых комфортных ситуаций. В этом смысле можно сказать, что Владимир Любовский, если достанет ему сил и способностей, скорее всего будет развиваться в русле российской классической литературы, которая всегда дает человеку надежду на спасение. Если не здесь, то Там. В подтверждение рискну предложить вашему вниманию небольшую цитату: ”Вот такая картинка: стою под электрическими часами на площади Восстания, солнце жарит вовсю, мне двенадцать лет, а впереди ожидание чего-то большого, огромного!.. Почему мы так любим собственное детство, почему нам так нравится жить вчерашним? - А потому что там, в детстве, и находится и то прошлое настоящее, что дает нам силы, внушает надежду на лучшие времена”. Как просто и как верно...

“Молчание рейса”, конечно, с одной стороны, роман театральный. И по коллизиям, в которые попадают персонажи, и по профессиональной принадлежности главного героя, да и по тому кругу интересов, что исповедует населяющий его люд. Но с другой стороны - это просто очень “казанская книга”, хотя нет в ней прямого указания на то или иное место в городе. Наша “столица” с провинциальными привычками, с чистотой отношений, которая утрачена в большинстве случаев в столицах настоящих, а у нас все-таки держится еще в человеческих отношениях, с некоторой свободой и в то же время обремененная рабскими привычками (Боже, что говорить будут, кругом же родственники и знакомые) прочитывается очень ясно.

А лирического героя, живущего в ней и здесь выучившегося на актера, мучает театр - слово это можно в данном случает писать и с большой, и с маленькой буквы. Все его рассуждения о предательстве, все несчастные и счастливые любови, прерванные и начинающиеся дружбы и даже мистические образы, населяющие книгу, и фантасмагорические ситуации (какой же театральный роман сможет существовать без них?), на мой взгляд, - всего лишь заполнение пространства, предназначенного для Роли. Такой - что “ всю душу вывернуть и все слезы выплакать”. Если ее нет, как советовал поэт, - “хоть беги в чисто поле”. В этом контексте весь роман “Молчание рейса” можно рассматривать как гигантский суперэмоциональный монолог, заготовку для театра одного актера. Вот бы только найти режиссера, кроме лучшего нашего постановщика - самой жизни, разумеется, чтобы его поставить. Иногда текст даже бывает написан размером шекспировских стихотворных монологов.

Но театр, так почему-то случается, иногда зло шутит с тем, кто сделал его смыслом жизни - возможно, просто ревнует к настоящим чувствам и способам их выражения. Он лишает их возможности искренности. Разумеется, не то, что человек театра постоянно лжет или притворяется в жизни - он просто начинает проживать бытовые ситуации так, словно находится на сцене. Вот пример из романа Владимира Любовского:” И тут я сломался. Мизансцена такая: Она - стоя, Он - на коленях перед ней. Текста нет. Пауза. Пошел текст. Смысл: вернись, я все прощу”. У человека трагедия, а он, словно в нем сидит театральный критик, видит себя со стороны, да еще и будто репетицию устраивает. Что поделаешь, театр жесток, за сладостное право служить ему приходится платить.

Несмотря на некоторую философскую и смысловую перегруженность, финал “Молчания рейса” на редкость прост и чист. Герой попадает к деду, в город детства. Кстати, дед нашего автора - один из самых уважаемых словесников Львова, возможно, спровоцировал создание книги. Дед уже слаб, хотя хорохорится, и “Беру его на закорки, и мы тащимся домой - мимо старинных монастырей и костелов, спускаемся вниз и поднимаемся вверх... - и все мне кажется, что вот исчезнет в небе этот противный серый туман, окутавший все вокруг, и мы, наконец, выйдем на дорогу, освещенную солнцем...”

Вам не послышалось в этом финале чеховское нежное “если бы знать”?..

17
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии