Андрей БИТОВ: “В “Татарстане” не было более татарской морды, чем я”

- Андрей Георгиевич, вы говорите, что нашим местам вы человек не чужой. О чем конкретно речь?

- Сегодня я в Казани уже в третий раз, но, еще ни разу не побывав здесь, я мысленно снял картину под названием “Взятие Казани”. Это было в 1997 году, когда я задумал сериал “Империя добра” - в противовес канонической рейгановской “империи зла”.

Так сложилось, что путешествую я с самого малолетства - наверное, ни одного месяца не пропущено, чтобы я не ездил по стране. Но как-то я задумался: а ведь там я не был, там, там... И понял, что и не был-то нигде. Объехать Россию - это все равно что переплывать океан на байдарке. И вот я все же решил поездить по стране и про каждую “точку” снять отдельный фильм. Потом из-за дефолта проект развалился. Но литературный замысел жив, именно он и называется “Обретение имени”...

Общий сюжет таков. Четверо русских - я, мой сын, друг и ученик - едут по стране. Приезжают в Казань - абсолютно впервые, ничего о ней не зная. Но вдруг оказывается, что у каждого есть что-то казанское. У друга дедушка, будучи муллой, впервые перевел Евангелие на татарский язык. Сын вспоминает, что его прадед по материнской линии заведовал астрономией в Казанском университете. Ученик тоже каким-то образом оказывается потомком татар... Это все, кстати, не выдумка. Только о себе я ничего татарского не знаю, кроме известной фразы “поскреби русского, найдешь татарина”, и еще внешности - в поезде “Татарстан” не было более татарской, как говорится, морды. В чем тут дело, не знаю... Словом, эти четверо русских приезжают в Казань и оказываются татарами, потом - в Одессу, и обнаруживают в себе евреев, в Петербурге они становятся обрусевшими шведо-немцами и так далее... Это продолжение главного труда моей жизни - книги “Империя в четырех измерениях”.

- Насколько понимаю, идея империи всегда была для вас чем-то особым. В интервью “Die Zeit” вы сказали, что не были пайщиком советского мира, но, цитирую: “...У меня была определенная связь с российской империей. Эта утрата доставляет мне боль. В моих глазах не было никакой советской власти. Все это обман. Советская власть служила для того, чтобы спасти империю после первой мировой войны. Тоталитаризм был тот лед, с помощью которого удалось сохранить в замороженном состоянии империю. Но люди одухотворяют то, чем они живут, будь то стрелковые окопы или тюремные камеры. Везде выстраиваются человеческие отношения. Не было по-другому и в нашей империи. В последнее время она держалась лишь на водке да на базаре. Это была наша империя добра. Мы по ней все еще тоскуем”. Что, получается, сегодня мы эту империю утратили совершенно?

- Нет, кажется, постепенно вновь накапливаем что-то. Ведь даже если не считать отпавшие республики, это все равно не страна, а континент. И на нем надо восстановить нечто человеческое. Раньше это нечто держалось на страхе, как будет дальше, не знаю - идет переходный период. Если на советский режим ушли три поколения, то три должны прийти после. Но с русской стороны я признаков особой имперскости не вижу. Хотя, вспоминаю сон, который я увидел, когда Ельцин передал полномочия Путину (мне снятся иногда такие странные сны): титульный лист газеты “Правда” с постановлением о всесоюзной переписи царей, где все генсеки были приравнены к самодержцам. И сон, вроде, сбывается. Посмотрите, как очеловечиваются в сериалах образы советских вождей, императоров. Все-таки идеалом страны всегда была конституционная монархия, которая не состоялась. Сейчас - ни монархии, ни конституции... Но в остальном... Республики отпущены на свободу, стали странами, и им это, кстати, не очень удается - потому что они - части именно того союза. И последствия распада империи сильнее всего переживаются именно в отсоединившихся государствах. Но и для русского менталитета это трагедия. Больнее всего отозвалась потеря Крыма и Кавказа - нашего юга, нашего Средиземноморья (ведь “юг” - это понятие имперское). Не потому, что это была собственность и власть над народами, а потому, что это была часть нашей общей культуры, нашего сознания, нашей дружбы. Я переживаю, прежде всего, боль по своим собственным связям, например, разлуку с Грузией. А она, кстати, своими внутренними разборками повторяет в малом масштабе все имперские дела. И стоит к этому приглядываться не раздраженно, а настороженно в отношении самих себя. Потому что один мой умный грузинский друг еще в советские времена говорил: “Учти, что Грузия все переживает на десять лет раньше, чем вы”. А представить себе такие разборки в российских масштабах... От этого может охватить ужас. Пока это только Чечня. Но ничего себе “только”! На самом деле это очень серьезная страна и серьезная нация... И, на мой взгляд, война в Чечне - самое позорное событие нашей новейшей истории. И вообще, по уму, надо было горцам дать самим друг с другом разбираться. Вот тогда бы точно все запросились обратно. Что касается русской идеи, то она может быть только такой: не мир для России, а она для мира. Который, впрочем, тоже должен понять, что Россия нужна ему, и ее странную роль в удержании - за счет собственного самоуничтожения - мира на планете в ХХ веке сейчас трудно понять и оценить...

А к процитированным вами “водке и базару” надо добавить такое совершенно удивительное явление, как русская женщина, и армию - воевали-то за СССР все.

- А что вы имели в виду под “империей добра”?

- Прежде всего, накопленные человеческие связи, ту самую дружбу народов, которая, хотя и звучала слишком официально и идеологично, но на самом деле была. Но сказать, что сегодня мне из советской жизни чего-то так уж не хватает, не могу. Пусть эта ностальгия останется уделом соц-арта. Для художника это не были благоприятные условия. Может быть, иногда возникала такая напряженность, в которой талант мог выплеснуться ярче, но рассуждения по типу “чем человеку хуже, тем он больше работает”, я не люблю... Ведь этот опыт нам ничего не дал, в итоге мы ничему не научились, а только от хорошего отказались, да плохого набрались. Поэтому очень многое сегодня выглядит очень вульгарно. Самые худшие примеры усваиваются с жадностью, с опошлением даже пошлых вещей. В общественной жизни - сплошная вульгарность и поверхностность. Вместе с тем, как и раньше многое держалось на энтузиазме и бескорыстии, так и сейчас очень многое держится. А изменилось, пожалуй, только то, что продаваться стало грязнее, выгоднее и безопаснее. Сменилась только система воровства, которое, к тому же, сегодня еще и меньше наказывается. Кто сейчас “герой нашего времени”? Судя по телевидению - бандит, смотрящийся почему-то гораздо выше своего реального уровня, но при этом какой-то невкусный, неромантичный. Просто какая-то пропаганда бандитизма. И безнаказанности. Безнаказанность - самое ужасное, что есть в стране. Демократия сказалась у нас лишь в области беззакония. Власть хочет не того, чтобы закон работал, а чтобы он был ее орудием. В результате - законы не действуют, а применяются.

Но основная беда - страна не понимает, во что инвестировать капиталы. А вкладывать, если хотите иметь будущее, можно только в культуру и науку. А сегодня образование подменяется реформированием. Какой механизм сейчас работает? Уровень школьного образования падает, требования для вузов повышаются. Но требования эти направлены не на то, чтобы человек учился, а на то, чтобы он поступил или нет, - отличные возможности для воровства. Если говорить о состоянии нации, то сейчас это самая большая “дырка”. Надо развивать мозги, а не трубу.

- Насчет “дружбы народов”. На ваш взгляд, конфликт между христианским и исламским мирами, о котором столько говорят, - реальность?

- По-моему, у нас этого конфликта нет. Это все американские дела. У нас огромный опыт межконфессионального общения, и, думаю, он никуда не денется. И как только вы увидите крайние позиции в этом вопросе, что кто-то хочет выглядеть более верующим и более патриотичным, знайте, что это корыстный человек. Это очень плохой бред, которым пользуются очень плохие люди. Я очень боюсь, что между христианством и исламом образуется трещина. В нее-то человечество и провалится. А христианство, как раз, это, прежде всего, - понимание, что других нет.

- Если уж заговорили об американцах... Вы довольно много выступаете с лекциями в США, что это за люди такие? И как вы относитесь к духу антиамериканизма?

- Всякий дух - это вонь. Антиамериканизм столь же противен, как и антимусульманство. Но кому-то это выгодно. А люди, как и русские, - с не до конца сложившимся менталитетом. После первого посещения Америки я сказал, что это цивилизация двоечников, которые сбежали с уроков, потому что они им обрыдли. Сложили что-то из кубиков, и у них все получилось... Такой вот образ. Но вульгарным преувеличениям здесь не место. Народ, безусловно, замечательный, у которого есть чему поучиться. Но когда они начинают учить, это никуда не годится. И русский характер остается более раскрытым контуром. Русские - это такое же месторождение, как газ, нефть - весь мир снабжаем мозгами в самых разных областях. Это нечто особенное. Недаром в русском языке, который очень чуток, все нации - существительные, кроме “русский” - прилагательного к слову человек. И вот человека-то опускать и не надо.

- Вы как-то сказали, что народ “инвестировал душу и веру” в советскую систему, но его обманули. А во что народ инвестировал душу и веру сегодня?

- А вот этого сегодня нет. Хотя, может быть, - в надежду. Еще сейчас народ изо всех сил стремится вернуть свое православие, но, мне кажется, тут очень много помех и со стороны самой церкви: нельзя механически одним организмом заменять другой на уровне власти.

- В советской литературной жизни бывали события (условно назовем их “скандалами”), немало определившие ее лицо: ждановские постановления, разгром “МетрОполя”. Можете назвать какой-нибудь литературный “скандал” новейшего времени, который можно было бы сопоставить с теми событиями?

- Нет. Сейчас время самой первой вульгарной профессионализации писателей (ведь вся русская литература была непрофессиональной, а профессия “писатель” возникает только сейчас) и самого грубого распиаривания. Какие тут могут быть скандалы? Может быть, это и недостаток. Но дело в том, что у скандалов всегда есть автор. Их устраивала система, а не те, кто потом становился их героями. Как это было в истории с “МетрОполем”, в которой я был одним из главных действующих лиц. Вадим Кожинов тогда мне разъяснял: “Вы обидели государство, присвоили себе его прерогативу. А государство - это живое существо, со своими рефлексами, вот оно и реагирует”. Очень тогда мне запомнился этот его образ. Нынешней системе это незачем, она чувствует себя спокойно, ей на это наплевать: томитесь в собственном бессилии. Очень грамотное, кстати, решение. У нас ведь и свободой слова толком никто так и не сумел воспользоваться.

- Совместно с Резо Габриадзе вы разработали идею минимонументализма, результатом чего стали памятники Чижику-Пыжику в Петербурге и Зайцу в Михайловском. Будет ли продолжение?

- Например, я вышел с проектом памятника Салу, который надо поставить в Киеве, со знаменитым изречением, что “сало оно и есть сало” на разных языках и подписью - “От благодарных москалей”.

Есть и один проект на 2010 год, но я его пока держу в тайне. Догадайтесь сами - по аналогии с тем, что в 2004 году было связано с Чеховым. Думаю, пройдет - идея очень красивая.

- Что-нибудь в российской жизни вдохновляло вас в последнее время?

- Вдохновляющих событий пока что не вижу. Но, могу сказать, единственно, к чему у меня нет упреков и претензий, так это к русскому языку.