Поэт и прозаик Рустем Кутуй отметил семидесятилетие. Последние годы он немного нездоров, мало выходит из дому, эта осень и зима не стали исключением. А посему разговор получился не очень веселый и совсем неюбилейный.
- Рустем Адельшевич, вы написали огромное количество стихов и прозы, чем особенно гордитесь?
- Знаете, гордиться можно тем, что я одновременно занимался и поэзией, и прозой. Безо всякого разделения, что сегодня я пишу стихи, а завтра прозу. Нет, такого не было. У меня был свой взгляд на жизнь, писал, как рука вела, и книги шли параллельно. В Казани издавался, в Москве.
- Вас можно назвать шестидесятником...
- Можно.
- В чем отличие литературного процесса тогда и сейчас?
- Это длинный разговор, но если коротко, то мне кажется, что то время было серьезнее. Наше нынешнее время не то чтобы легкомысленнее, но оно какое-то утяжеленное. Человек думающий переносит его очень-очень трудно. А мы - мы дети предвоенной поры, мы были привычны к недоеданию, к стоянию в очередях, привыкли больше к трудностям. Во время нашей молодости то, что сейчас является государственной политикой, называлось спекуляцией. Жулья развелось очень много.
- Это как-то влияет на литературу?
- На тех, кто поддался, влияет, очень влияет. Многие просто отошли от литературы, перестали писать. Неловко очернять родину, но как описать без этого, например, какой-нибудь современный рынок? Напишешь правду, и это будет очернительством. Все эти бездуховные лица, смятые деньги... Одно дело, когда смятые деньги в ридикюле у небогатой женщины, другое - когда их швыряет новый русский. Измельчало время, измельчало.... Хотя, может быть, это только для меня. Я не вижу перспектив в нашем времени, хотя и громкие фразы произносятся, и обещания дают наши правители. Но мы же видим, что в большинстве случаев они не выполняются. Мы топчемся на месте, а место вытоптано. Ему пора провалиться.
- Как вы полагаете, в чем разница между вашим поколением литераторов и нынешним?
- Дело как раз в этой серьезности. Мы были серьезнее, у многих из нас был этот самый “третий глаз”. Нам есть что вспомнить. Мне семьдесят лет исполнилось, и память многое сохранила. Например, картинки предвоенные, то, что я мог с салазок разглядеть. Могу вспомнить День победы, послевоенные годы, все эти очереди, толкучки. За хлебом мы стояли с утра, очередь я занимал на остановке “ улица Гоголя”, хвост заворачивал на Горького, там был хлебный магазин, где нам давали эти крохи хлеба. Довесок был мой.
- Сейчас стали меньше читать?
- Конечно.
- Но ведь литература стала доступной, купить можно то, о чем раньше даже и не мечтали.
- Все можно прочитать. Но путь к книге стал длиннее. Можно, если не купить, то взять в библиотеке. Но кто сейчас ходит в библиотеку? Не принято это. Подписные издания - они вообще сейчас есть? Раньше идешь и знаешь, что вот в Доме печати в книжном можно что-то купить. Все книжные мы знали наперечет. А сейчас куда идти человеку моего поколения?
- Вы сами что читаете?
- Я перечитываю. Мне любая книга, что находится у меня в доме, дорога. Сейчас я что-то в старые журналы полез. Покопаешься в шкафу, вынешь какой-нибудь номер. Я постоянно в журналах печатался, только вот в последние два-три года совсем отошел от них. С читателями был связан почтой, были у меня друзья, работающие в журналах, в издательствах, в Москву часто наезжал. Москва - это была большая книжная лавка.
- Знаменитую повесть вашего отца “Неотосланные письма” вы сейчас не перечитываете? Отношение к ней не поменялось?
- Поменялось. Отношение к браку поменялось в обществе. Брак вроде бы стал лишним. Легко сходятся, легко расходятся. А “Неотосланные письма” - это вещь очень наивная и очень светлая. Я даже написал киносценарий по ней, был у меня договор с нашей студией кинохроники, подобрали героиню. Но чувствовалось, что это несерьезно и Казань еще не готова к такому фильму. Не готова она снимать большие фильмы. Мне так кажется.
- Вы оптимист или пессимист?
- Скорее пессимист.
- Так всегда было?
- Я всегда грустно смотрел на жизнь. Мне хорошо на природе, но сказать, что деревья я люблю больше людей, это неверно. Нет, я не мизантроп.
- Вы - верующий человек?
- В абсолютном смысле я верующий, но я верую в Бога, я не принадлежу ни к какой конфессии. Слова о том, что если бы Бога не было, Его нужно было бы придумать, это верные слова, потому что Бог нужен как нравственная сила.
- А писатель обладает нравственной силой, он сейчас имеет влияние на общество?
- Сейчас, по-моему, нет. Сейчас в моде детективщики, которые во главу угла ставят убийство, разве это нормально?
- Вы сейчас что-нибудь пишете?
- У меня вышла новая книга, я в нее включил только неизданные стихи и прозу, книга вышла толстая, я даже не ожидал. Так что пишу... Последнее время чаще стихи. А что касается прозы, я ведь рассказчик, новеллист, на романы я никогда даже и не замахивался. Не то что меня пугает такой грандиозный труд, я просто по-другому организован.
- Сейчас в почете короткие формы.
- Я горжусь, что рассказчиков сейчас мало, романистов больше. Хотя когда стали платить с листа, финансово это стало невыгодно. Я даже не знаю, сколько сейчас за лист платят. Сейчас ведь полная анархия - есть деньги, издавай все, что хочешь. Но где эти деньги взять? Я бы на эту книгу и не набрал. А молодые поэты держат штаны рукой, но на книги деньги находят. Правда, только на тоненькие.
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии