Если бы знать...

Три года назад на фестивале “Золотая маска” додинский “Дядя Ваня” победил в номинации “Лучшая режиссерская работа”, “Маску” получил и играющий роль Ивана Войницкого Сергей Курышев за лучшее исполнение мужской роли в сезон 2002-2003 года.

Думаю, что не я одна, а многие из театральных критиков испытают трудности при написании рецензий на спектакли Льва Додина - невозможно холодно и рассудочно препарировать кусок жизни, который прошел перед глазами. Не все в действительности поддается анализу. Как с точки зрения рацио объяснить, почему мы часами можем смотреть на ежесекундно меняющуюся воду, на поле с васильками, дрожащими от ветра, на прозрачную стрекозу на “тяжелом чугуне ограды”?

Если написать, что Серебряков входит весь в черном и подает руку в перчатке, понятно будет мало, но когда сидишь в зале и видишь все это - по телу пробегает дрожь. Сердце сжимается от страха, когда Соня покорно выходит из комнаты, предоставив Елене решить ее участь в разговоре с Астровым...

Додинского “Дядю Ваню” надо смотреть раз, два, три, обдумывать несколько дней и лишь потом попытаться написать что-то похожее на рецензию. Увы, работа в газете не дает этой возможности и приходится говорить о спектакле, когда в душе еще не улеглась смута после последней сцены и сониного обреченного “мы отдохнем”.

Люди, про которых написал Чехов и про которых Додин поставил спектакль, - это люди хорошие. Даже Серебряков (Игорь Иванов), у которого нет таланта, но разве бесталанный - это непременно злодей? Ничьи жизни он не рушил, никому свои идеалы не навязывал - и Соня (Елена Калинина), и Войницкий (Сергей Курышев), и бывшая его теща Мария Васильевна (Татьяна Щуко) сами выбрали путь служения ему. А хозяин, как известно, барин.

Но что-то в жизни этих хороших людей не так, не так, не так! Как что-то не срастается и в жизни Серебрякова, и Елены (Ксения Раппопорт).

Все сиюминутно. Все суетно, все, как говаривал один хороший поэт, “не имеет отношения к вечности”.

“А мы, мы-то сами, много ли имеем к ней отношения?” - думается, когда сидишь в зале. И как-то тревожно и грустно становится.

Сцена, которая открыта перед нами, почти пуста. Стол, насколько венских стульев, кресло-качалка. Нет подробного “быта”, и не в этом дело. Над актерами вторым ярусом довлеет конструкция, на которой примостились тяжелые, грузные копны сена. Так решил сценографию додинского спектакля Давид Боровский.

Весь спектакль и, можно предположить, что это творческий почерк Додина, - в деталях. Взгляды, жесты, недомолвки - все играет большую роль, чем собственно текст. Разбирать каждую сцену спектакля из четырех актов можно до бесконечности. Столько в самом крошечном эпизоде разного рода смыслов - слитые воедино, они показывают жизнь - ту, что идет на сцене, и нашу, сидящих в зале. Впрочем, додинские актеры, особенно Петр Семак - исполнитель роли Астрова, так доносят чеховский текст, что знакомая-перезнакомая пьеса, поставленная отнюдь не в традициях авангарда, а в самой что ни на есть классической манере, воспринимается как нечто новое, неизвестное и безумно близкое и интересное. Хрестоматийный глянец стерт, реакции персонажей по большей части неожиданные, но вовсе не идущие вразрез с Чеховым. Он-то, автор, прочитан с большим уважением и трепетом.

“Герои не умеют жить”, - думаешь, когда смотришь спектакль. И тут же возникает предательская мысль: а кто умеет?

Елена хороша, вовсе не похожа на русалку - кровь у нее все-таки живая и горячая, но радости от молодой жены профессора никому нет. Профессор, этакий гамсуновский злодей, не любит, похоже, никого, включая красавицу-жену и дочь. Желчность его, можно предположить, всего лишь защитная реакция. Теща Серебрякова и нянька Марина (тонко и трепетно, очень сердечно, по-русски сыгранная Ниной Семеновой) - доживают скучные жизни.

Ради чего загублены жизни Сони и Войницкого? И кто вообще их просил губить свои жизни? Да никто. Просто так все сложилось, просто была привычка, которую Блок очень точно назвал “вонючим чудовищем”. Просто был и есть страх перед новым в жизни. Бунт дяди Вани одномоментен и обречен - в этом невозможно сомневаться.

Один лишь Астров (удивительный, поразительный Петр Семак!) знает, для чего живет, - у него есть дело, у него есть идея.

Финал спектакля мягок и страшен одновременно. Сидят за столом, делая обычные записи в расходных книгах, Соня и Войницкий; уехал, все-таки выбравшись из этого оцепенения, царящего в доме, Астров. Верхняя конструкция опускается вниз, и копны словно придавливают героев. Обыденность, жвачка, “вонючее чудовище” - все это заполняет комнату. Не будет больше порывов, и свершить ничего не дано.

А Соня с надеждой, словно уверяя прежде всего не дядю, а себя, говорит о том, что когда-то они отдохнут.

Случится ли это? Если бы знать. Если бы знать...