Диктатор, который не любит диктаторов

- Сто лет мы с тобой знаем друг друга, но я все не могу уяснить: ты родился в совершенно нетеатральной семье, откуда же эта тяга к актерству?

- Наверное, это было предначертано, я, кажется, тебе рассказывал, что вдруг вспомнил: у отца моего в его деревне было прозвище - Клоун. В роду нашем было что-то актерское, не зря же его вся деревня так звала. Я отца, к сожалению, почти не помню, когда родители развелись, мне было пять лет и мы с мамой вернулись в Казань. Так что театр, по сути, был на роду написан. Мама к актерству относилась отвратительно, она плакала, когда узнала, что я поступил в училище. Мама была связисткой и мечтала, чтобы я пошел по ее стопам.

- Актерство для тебя - желание славы?

- Нет. Это желание лицедействовать. Подсознательное стремление за одну жизнь прожить много жизней.

- Когда ты приходишь ко мне в редакцию, мои коллеги говорят: ну какой Прытков актер? Он на инженера похож, на учителя... Нет в нем актерства, нормальный мужик.

- И хорошо, что так говорят! Разное оно, актерское счастье. Одним всю жизнь везет, роли есть, поклонницы, любовь. Это делает актера “Актером Актеровичем”. Мои годы в Качаловском театре были трудными. Но я научился не предавать. И могу сказать, что я человек - счастливый, но мое счастье - оно трудное. Нет у меня актерских прибамбасов, и слава Богу.

- В жизни ты - очень независимый человек, а актер - профессия подчиненная.

- Трудновато бывает. Раньше говорили: “ С Прытковым лучше не связываться”, сейчас перестали. Моя независимость мешала. Режиссеры любят покладистых и слушающих, редко находились постановщики, которые отдавали мне на откуп все, что я делаю. Многие пытались давить, до драк доходило, потому что я не желал подчиняться дурости. Счастье, когда находится режиссер, который понимает, что лучше не давить, а найти точки соприкосновения.

- Рано или поздно ты пришел к тому, что тоже начал ставить спектакли - выпустил несколько постановок в Качаловском, создал “Театр-99”, о котором казанцы до сих пор вспоминают. Но ты-то сам стал режиссером-деспотом!

- Все актеры, которых я занимал, очень любят иметь со мной дело. Да, ты права, я деспот, но только в те минуты, пока внедряю в актера то, что хочу. Как только это случается, я говорю: “Теперь делай все, что считаешь нужным”. Это происходит еще во время репетиций, я знаю, когда актера надо “построить” и когда отпустить. Да, я деспот, но иначе не бывает, режиссер не может быть другим.

- А как ты реагируешь на то, когда тебя хвалит режиссер, и хвалишь ли других?

- Актеров я хвалю до бесконечности, потому что люблю всех, с кем работаю. Я понимаю, как похвала важна, потому что мне режиссеры не всегда говорили что-то хорошее. Правда, наш главный режиссер Александр Славутский - другой. Я очень люблю получать программки, которые он мне подписывает в день премьеры. У нас с ним есть какая-то молчаливая договоренность, он знает, что эту программку с его оценкой я очень жду.

- Какие отношения у тебя складываются с партнерами?

- Кто-то меня побаивается. Кто-то не любит. Кто-то понимает и любит. Если я играю с партнершей любовную сцену, то мне необходимо устроить до выхода на площадку конфликтную ситуацию с ней. Я вижу, что актриса не знает, что она дальше будет делать, я же спокоен, я ее спровоцировал. Я всегда начинаю работу с конфликта. Мне надо что-то внутри себя разбудить и не быть пустым, иначе просто произносишь текст. Это происходит на протяжении всей жизни. Партнерам я благодарен за то, что они меня понимают. Понимают, что это не придурь Прыткова, а то, что ему необходимо для работы. Так что отношения с партнерами и простые, и сложные.

- Есть любимые партнеры?

- Нет... Я люблю работать со всеми, кто меня на площадке понимает. Если у человека живые глаза, он мой.

- Вопрос не очень приятный, но я должна его задать. Как ты полагаешь, почему не стало “Театра-99”?

- Он был нужен публике, но не нужен городским чиновникам. А без поддержки мы выжить не могли. Я помню, приезжала в Казань выездная редакция “Театральной жизни” - когда разговор коснулся студий, которым в Казани трудно жить, тему быстренько свернули. Не нужен городу был наш театр. Вторую попытку я делать не буду. Основная моя работа все-таки актерская, и я ее очень люблю.

- Ближайшая роль - Гаев в “Вишневом саде”. Что-то уже делаешь?

- Голова ей занята. Я понял, что буду играть, это отложилось у меня в душе, теперь все должно устояться. Про что играть, мы со Славутским, не договариваясь, как-то поняли друг друга. Гаев - это мое счастье, дай мне Бог его сыграть.

- Работа - это хорошо, но ведь не из нее одной состоит жизнь...

- Я человек театра, но не стопроцентный, жизнь меня от этого уберегла. Я легко переключаюсь на другие занятия, иные прелести жизни. Прелесть для меня - общение с друзьями, моя семья, моя жена, которая для меня - спасение. Прелесть жизни, что я много путешествую, люблю живопись, в основном, модерн, люблю музыку. Мне одна моя подруга еще в юности говорила: “Что взять с Прыткова? Что бы у него в жизни ни случилось, стоит ему поставить пластинку, как он обо всем забывает”. Для меня радость, когда я встречаю человека и он переворачивает мое сознание. Так случилось минувшей осенью, когда я познакомился с наместником Раифской обители архимандритом Всеволодом. Я заметил, что теперь слово “прости” я произношу гораздо чаще. Мне сейчас страшно, что я мог пройти мимо института церкви - очень многое бы потерял.

- Ты веришь, что театр может перевернуть судьбы сидящих в зале людей?

- Может, если театр приводит к катарсису. Только тогда есть обратная связь из зрительного зала. Через страдания человек очищается. Мы же должны говорить с публикой с нечеловеческим напряжением. Если даже говорить о счастье, то надо это делать, словно находишься под напряжением в тысячу вольт.

- То есть, как говорил Маяковский, театр - не отображающее зеркало, а увеличительное стекло?

- Да... Да!