Серые розы Парижа

Париж, когда ты в нем находишься, заполняет тебя полностью. И не только Лувром и Бобуром, Елисейскими Полями и набережной Сены, то есть вещами реальными. Есть нечто, что впитывается в кровь на протяжении всех дней пребывания в этом городе - начинаешь жить в его ритме, словно подключаешься к какому-то общему кровообращению.

Помните, как в "Дворянском гнезде" Тургенев писал о Варваре Лаврецкой? О том, что, приехав в Париж, она сразу же научилась открывать зонтик, переходить улицу как парижанка? Научиться этому несложно, Париж, если внимательно к нему прислушиваться, сам обучит всем мелочам, научит жить по его законам.

Бесплатные стулья в Люксембургском саду

Утром я вышла из отеля, находящегося вблизи респектабельной и одновременно торговой улицы Лафайетт и решила, что сейчас нет ничего лучше, чем провести пару часов в Люксембургском саду. На бесплатных стульях. Но о них чуть позже.

Надо сказать, что Париж, несмотря на всю его туристическую оживленность, живет неспешно, подобно медленным, оливкового цвета водам Сены. Эта неспешность особенно проявляется по утрам, когда из каждого окна доносится запах кофе и теплых круассанов. Отель не исключение. Просыпаться в нем по утрам от запаха кофе - что может быть лучше? Медленно вставать, подходить к окну, открывать штору и видеть все тот же дом, в окне бельэтажа которого застыл манекен, какими пользовались в позапрошлом веке в мастерских по изготовлению женского платья. Можно лениво пофантазировать, что полтора века назад сюда на фиакрах приезжали парижские модницы, чтобы забрать длинную коробку, перевязанную ленточкой, - очередной сногсшибательный туалет...

Париж располагает к созерцательности. И еще - к бесконечным подаркам, которые делаешь себе сам.

Сегодня мой подарок себе любимой - аббатство Сен-Жермен де Пре, это как бы бонус к Люксембургскому саду. В небольших улочках и переулках этого аристократического квартала, где старинные особняки утопают в садах, эта самая старая парижская церковь не потрясает воображение размерами. Ее ценность в том, что она - первая из построенных в Париже. Второе достоинство - чистота романского стиля, столь редкого в Париже. Храм этот сохранился, несмотря на то, что его как минимум четыре раза пытались разрушить норманны, но каждый раз церковь возрождалась в строгих линиях романской архитектуры. Когда я прихожу в Сен-Жермен де Пре, вынырнув из метро прямо у колокольни, богослужение уже закончилось, и на одном из стульев мирно почивает какой-то прихожанин. Отнюдь не бомж, просто устал. В католических церквях такое лояльное отношение не редкость, а скорее норма.

Эта церковь известна еще и тем, что здесь находится усыпальница Декарта, но я ставлю свечу возле другой стены. На ней - длинный список похороненных в храме героев Сопротивления. Среди французских имен встречаются и русские.

После Сен-Жермен де Пре моя дорога лежит мимо другой известной церкви - Сан-Сюльпис, второй по величине после Нотр-Дам, вниз к бульвару Сан-Мишель, его парижане любовно-фамильярно называют Бульмиш. Кстати, возле Сан-Сюльпис, находящейся сейчас на реставрации, расположились лучшие в Париже магазинчики, которые торгуют иконками, фигурками ангелочков и даже, несмотря на отдаленность Рождества, вертепами. Входишь в дверь, над которой звякает колокольчик, и оказываешься в душистом мирке, который словно готовится к веселым рождественским дням.

Вообще же пространство возле Сен-Жермен де Пре и Сан-Сюльпис - мир высокой моды, Армани здесь соседствует с Ивом Сен-Лораном, Диор - с Кензо. Но это - тема другого нашего разговора.

Люксембургский сад возникает внезапно в глубине улицы, стоит только перейти дорогу, а сделать это в Париже несложно. Здесь - приоритет пешеходов, все виды транспорта уступают им дорогу.

Вхожу в сад через боковую калитку и сразу же поражаюсь наступившей тишине. Слышно, как падают желтые листья с платанов и стучат о мячи ракетки - на корте молодые ребята, явно студенты находящейся вблизи Сорбонны, играют в большой теннис.

Утро в Люксембургском саду - время детей и старичков. Первые приходят с нянями, сейчас в Париже мода на афроамериканских нянь. Смуглые барышни сидят на скамейках с книжками и вязанием. А малыши развлекаются как могут. Например, пускают мыльные пузыри, которые, переливаясь всеми цветами радуги, пролетают над дорожками желто-багряного цвета. Удивительно, но малыши не шумят, словно понимают, что нельзя нарушать таинство сада.

Старички сидят за небольшими столиками с шахматными досками - тихое утро, пожалуй, очень подходит для неспешных шахматных упражнений.

Под платанами в Люксембургском саду стоят стулья зеленого цвета. Любопытно, но они были здесь еще и во времена молодой Ахматовой, которую приглашал сюда Модильяни, живший неподалеку. До Монпарнаса, где на месте дома художника сейчас стоит башня-многоэтажка, уничтожившая дух Амадео, самым медленным шагом можно дойти от сада минут за тридцать. Но повторяю, не ищите здесь следов Модильяни, и дело даже не в том, что район отчасти перестроен. И бульвар Монпарнас, и Распай утратили со временем значение интеллектуальных центров, умерло поколение богемы, позакрывались кабачки, где слышались литературно-художественные споры. А стулья в Люксембургском саду остались, напоминая нам о романе воображения между русской поэтессой и французским художником. Они были молоды и бедны и могли позволить себе только жесткие бесплатные стулья.

Гершвин на Монмартре

Вечерний Монмартр встречает каруселью у подножья холма, она крутится немыслимо быстро, сверкая огнями, - проплывают полумесяц, лошадки, клоуны... Стоя на ступеньках Сакре-Кер, хорошо созерцать Париж, он интересен даже когда затянут туманом, пожалуй, в это время он даже интереснее, чем в солнечную погоду. Париж в дымке более таинственен. В белой полумгле можно угадать верхушку Эйфелевой башни, золотой купол собора Инвалидов. Крыши Парижа - это вереница историй.

Все улочки Холма ведут к площади Тертр и собору, кстати, построенному не так уж давно на фоне остальных парижских храмов - Сакре-Кер был освящен в 1919 году. Он знаменит не только своим интерьером и великолепной лестницей, но и одним из самых больших в мире колоколов - знаменитым Савоярдом, который весит больше 19 тонн.

Площадь Холма - Тертр - место для художников. Вообще самый распространенный запах Монмартра - это запах масел. Масла, на котором то тут, то там жарят любимые французами блинчики - крепп, их подают с разного рода начинками, и запах масляной краски от только что написанных картин.

На Тертр есть одно крошечное кафе, где почти круглосуточно слышна живая музыка. Сижу за столиком с чашкой кофе и слушаю Гершвина в исполнении весьма недурного пианиста. Рядом с пианино на стойке сложены диски - молодой человек записал их несколько, у него явно консерваторское образование, это можно определить и по манере игры, и по тому репертуару, что он выбирает.

Прелесть таких парижских кафе в том, что никогда не знаешь, что произойдет в следующую минуту. А в следующую минуту в кафе вошел господин, возраст которого, на мой взгляд, исчислялся восемью с половиной десятками лет. Он был абсолютно седой, на господине ярко-синяя куртка с множеством цветных и золотых нашивок. Господин заказал себе виски и коньяк для пианиста (очевидно, он хорошо знал пристрастия музыканта), закурил сигару и погрузился в мир Гершвина. И так, очевидно, он провидит почти каждый вечер.

На обратном пути в отель меня застал дождь, он монотонно ударял по парижской мостовой, сделав город почти что гравюрой. Сразу вспомнился Максимилиан Волошин, написавший, что "в дождь Париж напоминает серые розы".

Даю слово, это действительно так: серые парижские дома очень напоминают розы.

Букинистка Надя

Из отеля я перебралась на набережную Сены, к друзьям. Теперь мое окно выходит на Лувр, и каждое утро я просыпаюсь от скрежета железа - это открывают свои будки букинисты. Так же, как и в отеле, подолгу стою у окна и смотрю, как по Сене проплывают баржи и пароходики с туристами - бато муш. Ночью пароходики переливаются огнями, словно бриллиантовые брошки.

Левый берег Сены, Рив Гош, - место престижное. Через несколько домов от квартиры друзей находится дом, где сейчас живет Ширак, уступивший свою резиденцию Саркози, к которому большинство французов относится весьма настороженно. Рядом особняк, где прожил последние дни Вольтер.

Но самое интересное на набережной - это, конечно, букинисты. Рассматривать их сокровища могу часами - старые газеты и открытки, альбомы и диски. Кстати, сейчас в Париже мода на ретро - черно-белые снимки столицы Франции прошлого и позапрошлого веков продаются повсеместно, но стоят недешево, раз в пять дороже цветных снимков нынешнего города. Но столь велик соблазн увезти на память уголки Парижа прошлого - того города, который мы нафантазировали себе по книгам и фильмам, что снимки берут, несмотря на дороговизну.

Роюсь в развале у букинистки в длинном плаще, который, очевидно, хранит его обладательницу от дождя и солнца. Роюсь с определенной целью: очень хочу привезти из Парижа фотографию Эдит Пиаф, но вместо этого нахожу закладку с фотографией Жана Марэ, это тоже нелишнее - привезу в подарок маме, его большой почитательнице. Расплачиваюсь с букинисткой и на всякий случай пытаюсь выяснить про Эдит Пиаф, но неожиданно слышу пару фраз на русском. Знакомимся - букинистку зовут Надя. Живет в Париже почти тридцать лет, приехала практически нелегально, со временем вышла замуж, обрела официальный статус, сейчас, правда, уже развелась. Живет на самой окраине, до набережной Сены добирается почти два часа. Спрашиваю, как идет бизнес. "Да что сейчас идет хорошо?", - вопросом на вопрос отвечает Надя.

Правда объясняет, что же пользуется популярностью и уходит хорошо - это цветные фотографии Сталина, которые букинистка привозит с исторической родины - из Петербурга. Покупают их не только французы, но и русские туристы. Надя предложила и мне цветной снимок Иосифа Виссарионовича в парадном мундире: "Берите, последний, дешево отдам".

Но мне почему-то не захотелось совершить эту выгодную сделку.

Анастасия и божья коровка

Наконец-то в этот приезд в Париж мне удалось разыскать русскую церковь на улице Дарю - храм, освященный еще в позапрошлом веке в честь Александра Невского. Шла долго от Триумфальной арки, кружила по улочкам, чувствуя, что церковь где-то здесь, рядом, просто я ее не вижу. Наконец один из прохожих показал верное направление: "Идите налево, мадам, Дарю - маленькая улица, ее трудно сразу найти".

Дарю - улица из двух десятков домов. Храм находится в глубине двора, вхожу в него - и словно легче дышать - так намолено это место, начиная с 1917 года ставшее для многих поколений русских частичкой утраченной родины. В церкви народ - крестят малыша, который мирно почивает в белоснежных ползунках на руках у крестного отца.

Когда выхожу из храма, вижу у ступенек крошку в длинном белом платье, которая протягивает мне ручонку - на ладошке сидит божья коровка. "Тетя, знаете, кто это?", - говорит она неожиданно по-русски. Знакомимся: Настя Курбская, пять лет, четвертое, как я подсчитываю, поколение русских эмигрантов. Дома говорят на двух языках, оба девочка знает хорошо, по-русски говорит с небольшим акцентом. Пришла сегодня в храм на крестины кузена Алексиса, но устала и вышла во двор погулять, где и нашла божью коровку. "Анастази, ты где?", - кричит ее по-русски бабушка, назвав, тем не менее, на французский манер.

А напротив храма на Дарю - русский ресторанчик "Петроград", его фасад в каменном доме обложен бревнами, под избу. Увидев в меню чашку кофе за шесть евро (практически везде в заведениях такого класса она стоит два), я поняла, что не столь патриотически настроена.

А вообще же Париж для русских - это почти что вторая родина. И любим мы его, и ужасаемся, восклицая: ну зачем вам Бобур, зачем Пирамида? И гуляем по Парижу так, словно вот-вот выйдут из-за угла Бунин или Куприн, промчится в свою квартиру на Пьер-Герен князь Феликс Юсупов, прошелестят, отклеиваясь, на тумбе возле театра Шатле афиши "Русских сезонов".

В Париже так легко стать счастливой - надо просто отключить на время мобильник и в полдень, сев на площадке напротив Нотр-Дам, посмотреть, как целуются голуби.

Казань-Париж-Казань