Леонид БОРОДИН: "Мое диссидентство началось в Елабуге"

Народ подменили населением.

- Леонид Иванович, с 1997 года под эгидой вашего журнала выходит книжная серия “Пути русского имперского сознания”. Чем для вас является идея империи?

- Собственно, здесь первична была не имперская идея, а выживание журнала. Когда “Москва” оказалась в трудном финансовом положении, стали думать - как быть. И вдруг пришел человек, говорит: “Есть незаполненная ниша - почти забытые книги русского консерватизма XIX-XX веков. Давайте их издавать”. Начали со Льва Тихомирова - успех: книга выдержала пять изданий, за нее мы получили первую премию на международной выставке. И так в течение десяти лет издавали по три-четыре книги - хорошая постоянная прибыль к нашим скудным возможностям.

Что касается идейной стороны дела, то с давних пор я глубочайше убежден, что ни одно мгновение прошлого, каким бы прекрасным оно ни казалось, сегодня не может стать образцом для социального строительства. Наше дело - сохранить моменты вырванной из истории русской философско-публицистической мысли, каждый представитель которой со своего бока рассматривал русскую жизнь. Это необходимо тем, кто хочет что-то понять в нашем прошлом и сделать в настоящем.

- Наиболее вменяемое, на ваш взгляд, время в истории России?

- Невменяемых эпох не бывает. Возьмем, например, 1580 год. Во Франции - Варфоломеевская ночь, вырезаны тысячи людей. У нас - Иван Грозный, отнюдь не лучший период в нашей истории, но не хуже, чем во Франции... В советское время был такой историк - Рыжков. Он пытался составить параллельную мировую историю: где, как и что одновременно происходило в определенный исторический период. И появлялся совсем другой взгляд на российскую историю, которую привыкли преподносить “историческим недоноском”. Ничего подобного! Везде были свои “прелести”.

- Вы как-то сказали, что во многом не согласны со Станиславом Куняевым и Александром Прохановым (тоже, кстати, своего рода “империалисты”), но любовь к России вас объединяет. А что разъединяет?

- Краснота. Я считаю, что коммунисты совершили страшное преступление. В течение одного поколения отняли у целого народа его национальную религию, которая складывалась тысячелетие. И неважно, в каком состоянии она находилась (а она была в критическом положении). Заменили ее другой религией, которая оказалась пустышкой, лопнула... Народ оказался в вакууме, а вакуум - это, по Достоевскому, “все дозволено”. Поэтому сейчас и происходит то, что происходит. Одна часть народа ограбила другую. И не испытывает ни малейшего раскаяния - кичатся по телевизору своими дворцами, винными погребами... И вообще неизвестно, можем ли мы сегодня говорить о российском народе. Скорее, подходит другое слово - “население”. Страшно это осознавать. Я ведь всю жизнь среди народа. В городе живу всего с 1987 года, а до этого - в деревнях и лагерях. И никаких иллюзий, что наш народ самый прекрасный, у меня нет, но это наш народ.

Куняев с Прохановым говорят, что у нас была не просто великая держава, а настоящая цивилизация. Принципиально не согласен: цивилизация за семьдесят лет не вызревает, это понятие исторически более масштабное... И потом, что Проханов, что Куняев были более тесно связаны с самой коммунистической структурой, моя же судьба сложилась несколько иначе. Это не плюс и не минус, это просто данность... Между прочим, я ведь тоже хорошо начинал, был директором крупной школы. Так что тоже познал момент причастности, что ли. Но я смог взглянуть на все это со стороны. Вот я сейчас в костюмчике, а под ним, может, огромная рана? Так вот, мне удалось увидеть эти чудовищные рваные раны социализма.

Из милиционеров - в оппозиционеры

- Как произошло прозрение?

- ХХ съезд... А ведь я был очень сознательным пионером, комсомольцем. Мальчишкой мечтал, как на параде закрываю своим телом Сталина от пули. Окончив десятилетку, приехал сюда, в Елабугу, в школу милиции. Здесь меня и настиг ХХ съезд. Это был шок. Я-то был уверен, что живу в лучшем в мире государстве, среди самых счастливых людей. И вдруг... И теперь я уже хотел знать правду до конца, а потому не мог оставаться в школе милиции - и морального права не имел, и органы - не лучшее место для подобных изысканий.

Был один момент, который подкосил меня окончательно. Как-то нас из школы милиции послали в колхоз что-то убирать. Сразу разбросали по полям. Но в перерыве мы с другом пошли в деревню - молока попить... А я вырос на Транссибирской магистрали, отец работал директором железнодорожной школы. А железнодорожники были одной из наиболее обеспеченных частей населения. Там, где я жил, не было ни нищих, ни очень бедных. Но это все вблизи железной дороги, а тут я оказался в глухой русской деревне - пять-шесть километров от Елабуги. И то, что я увидел, меня потрясло. Какое там крепостное право! Я такого никогда не видел! Зашли в одну избу, а там и теленок, и люлька болтается. Женщина налила нам в грязную банку какого-то странного молока. И когда мы ей дали десятку, я понял, что она такой деньги никогда не видела... Так что с ХХ съезда, с посещения той деревни, от вида этой дикой, фантастической нищеты все и началось.

- То есть ностальгии по советским временам, свойственной в последнее время даже некоторым диссидентам, вы не испытываете?

- Хотя жизнь моя прошла, но была она хорошая. Я ностальгию испытываю по тому хорошему, что было. А связано оно с советскими же людьми. Да и вообще невозможно прожить жизнь и не иметь определенной тоски по прошлому. Поговорите с фронтовиками. У них глаза сверкать начинают, будто самое счастливое время у них было на войне.

- Самое, на ваш взгляд, позорное событие в новейшей истории России?

- Столько было постыдных событий, что и не знаю... Ну вот вспоминаю первую поездку Ельцина в США и его доклад о проделанной работе. Это невозможно было слушать! Так секретарь обкома докладывал ЦК о состоянии в области...

- В нынешней общественно-политической жизни вас что-то вдохновляет?

- У меня возраст уже не тот, чтобы жить вдохновениями. Но что-то, безусловно, обнадеживает. Есть тенденция восстановления разваленного в пух и прах государства, хотя и нет иллюзий, что этот процесс будет безболезненным - государство без боли, жертв, чудовищных ошибок, ломания шей не рождается, не распадается и тем более не восстанавливается.

“Виза” от КГБ

- Главная “полезная нагрузка”, которую вы вынесли из заключения?

- Из второго заключения я ничего не вынес, кроме мук - возраст, болезни. А вот первому своему сроку буду благодарен по гроб жизни - если бы его не было, то стоило бы его придумать. Своеобразные университеты. Я встречался с замечательными, интереснейшими людьми! Да пару институтов я окончил за первый свой срок!

- Вы говорили, что в лагере политические хранили чистоту языка и никогда не играли в карты. Это было принципиальной позицией? И как к вам относились уголовники?

- Карты и все сопутствующее просто было не принято, мы об этом даже не задумывались. А уголовных у нас не было. Кроме “парашютистов”. Например, уголовник в своем лагере “скрысятничал”. Ему грозит очень серьезное наказание от своих. Как этого избежать? Он пишет и развешивает листовку: “Коммунисты - сволочи, всех - на фонарь!” Его судят по политической статье, бросают в наш лагерь, и он тихо-мирно сидит и стучит на нас.

- Читал, что в 1976 году КГБ настойчиво уговаривал вас уехать за границу. Интересно, какова была мотивация?

- Нет, настойчивости не было. Наоборот, очень ненавязчиво, корректно, вежливо. Я как раз жил в Петушках, уже много месяцев жизнь была крайне тяжелой, просто критическое положение: на работу никуда не берут, грудной ребенок, родители-пенсионеры, долг за домишко, который купил в рассрочку, денег даже на молоко не хватало. И приезжает полковник КГБ: “Леонид Иванович, если вы по-прежнему стоите на враждебных позициях, вам лучше уехать. Все уезжают, вот и вы давайте. Можно - по израильской визе, если стесняетесь, придумаем что-нибудь другое. Если уезжать не хотите, просто дайте слово - мы знаем, что этого достаточно, - что не будете участвовать ни в каких антисоветских акциях. В Суздале в музее есть вакантное место, и жене найдем работу, и с жильем поможем”. А какие антисоветские акции? Подписи в поддержку того или иного арестованного. Тогда больше ничего уже и не было... Я сказал, что подумаю. Но так получилось, что в ту же неделю удалось устроиться завхозом на санэпидстанцию и проблем стало поменьше.

- Самое сильное переживание последнего времени как читателя?

- Могу сказать о самом отрицательном литературном впечатлении. Я член жюри “Большая книга”. И присуждение Людмиле Улицкой первой премии за книгу “Даниэль Штайн, переводчик” было для меня если не шоком, то большой душевной неприятностью. Я уж не говорю о том, что мне пришлось это читать.

* * *

Леонид Иванович Бородин родился 14 апреля 1939 года в Иркутске в семье учителей. После десятилетки по призыву партии поступил в школу милиции. Но грянул XX съезд КПСС. Он не поколебал веру Леонида в коммунизм, но юноша понял, что советская система далека от провозглашаемых идеалов. Он ушел из школы милиции, поступил на филологический факультет Иркутского университета, но вскоре был исключен “за политическое фрондерство”. Уехал строить Братскую ГЭС, потом - в Норильск. После окончил историческое отделение педагогического института в Улан-Удэ. Несколько лет преподавал историю в сельских школах Бурятии и под Ленинградом.

В 1965 году Леонид вступил во Всероссийский социал-христианский союз освобождения народов. Теория Союза была такова: социализм рано или поздно рухнет и развалит государство; надо подготовить армию, которая в момент кризиса захватит власть, предотвратит развал государства, покончит с коммунизмом и создаст переходный тип государства с православной ориентацией, которая понималась чисто рационально, как философия сохранения человеческого рода.

В 1967 году после провала Союза Богданов приговорен к шести годам лагерей. Если до ареста он написал и опубликовал в областной газете “Лужская правда” лишь десяток рассказов, то в заключении родились такие знаковые произведения, как “Повесть странного времени”, “Встреча”, “Гологор”, “Перед судом”.

Освободившись, в 1974-1975 годах Бородин работал помощником составителя поездов на станции Очаково в Москве, в 1976-1978 годах - заместителем директора санэпидемстанции в Петушках. В 1978-1982 годах он опубликовал в русском заграничном издательстве “Посев” рассказ “Вариант”, повести “Правила игры” и “Третья правда”, роман “Расставание”. Печатался в самиздатских журналах “Вече”, “Земля”, “Московский сборник”. Позже, вспоминая это время, Бородин скажет: “Я не боролся с советской властью, просто жил сам по себе. Я жил, не совпадая. Только и всего”.

В 1982 году Бородин снова был осужден - за антисоветскую деятельность, а фактически за публикацию произведений за границей. Приговор - десять лет лагерей особого режима и ссылка на пять лет. После освобождения в 1987 году по горбачевской амнистии опубликовал романы “Божеполье” (1993), “Ловушка для Адама” (1994), повесть “Царица смуты” (1996) и другие произведения. Леонид Бородин - лауреат ряда отечественных и зарубежных премий. С 1992 года - главный редактор журнала “Москва”.