Обыкновенная история

Достоевский на сцене Качаловского - редкий гость. Пожалуй, после не очень удачного “Преступления и наказания”, поставленного в середине прошлого века, о котором мы можем судить лишь по рассказам да случайно сохранившимся рецензиям, герои Федора Михайловича на качаловской сцене замечены не были. И это к сожалению, хотя понять режиссеров можно: ставить Достоевского - труд для души колоссальный. Да и всегда ли можно найти сценический язык, адекватный его прозе?

Ранний или поздний Достоевский перед нами - разве в этом дело и стоит ли дискутировать по этому поводу? Его боль за человека, его страсть, надрыв, стремление дойти до самых потаенных мест человеческих душ - с этим он пришел в литературу, ради этого были написаны самые первые его строки. “Дядюшкин сон” - не исключение.

Как неожиданно стала популярной эта история, кстати, названная нашим театром в программке к спектаклю “обыкновенной”, что уже и в нескольких московских театрах идут свои версии “Дядюшкиного сна”. Впрочем, качаловцев обвинять в желании поставить нечто “модное” не стоит. Последнюю премьеру можно рассматривать в контексте работы над русской классикой, которой на сцене нашего театра отдана “зеленая улица”.

Итак, история обыкновенная, как чадолюбивая родительница хотела лучшей участи для своей дочери, попутно сломав парочку жизней и раньше времени отправив в мир иной ни в чем не повинного Князя. Жесток мир провинциальных городков, и далеко не многим удается вырваться из него без потерь. А разве в наше время иначе?

Александр Славутский хорошо почувствовал ритм прозы Достоевского, когда фрагменты плавные, повествовательные, сменяются надрывом, граничащим с истерикой. Он выбрал для спектакля почти что графическую черно-белую гамму с минимумом декораций и реквизита. По сути, самый главный элемент оформления - стол, занимающий середину сцены. Впрочем, не менее важны и черные прозрачные занавесы, делящие пространство на зоны.

По сути, Достоевский написал трагикомедию, Качаловский театр делает упор на первой части слова. Но трагичность эта бытовая, она не стоит на котурнах, как это иногда бывает у Федора Михайловича. Так, одна из многочисленных провинциальных историй - о сломанных жизнях.

Две судьбы столкнулись фронтально - Князь (Геннадий Прытков) и Зиночка (Эльза Фардеева). Человек доживающий и только что входящий в жизнь. А посередине - сверхэмоциональная и суперпредприимчивая Москалева (Светлана Романова), генератор всех идей. И, конечно, немаловажное слагаемое - общество провинциального городка, куда нелегкая занесла Князя.

Князь у Геннадия Прыткова сродни многим другим, появившимся позже персонажам Достоевского. В нем есть та боль, от которой мы будем позже вздрагивать, читая про Катерину Ивановну Мармеладову, Илюшу Снигирева, Лизу Хохлакову. Все они - такие разные, но роднит их одно: душа, которую так легко обидеть. Прытков играет какую-то высшую, почти запредельную степень обнаженности, доверчивости и ранимости. В этом старом человеке живет такой большой ребенок, что, слушая его, мы вспоминаем про ту самую слезу дитя, про которую говорил один из Карамазовых. Сцена, когда он беспомощно сидит на стуле, а толпа пляшет, кривляется вокруг него, срывая парик, потрясает своей безысходностью. Одиночество беззащитного и разгул толпы - что может быть страшнее?

Впрочем, одиночество свойственно и самой энергичной из провинциальных дам - Москалевой. Светлана Романова играет женщину, которая любой ценой не хочет, чтобы дочь повторила ее судьбу, она хитрит и интригует. Она может быть мягкой кошечкой и неумолимо безжалостной. За всем этим стоит такая непростая, покореженная жизнь героини и такой страх, что Зиночку ждет та же участь.

А Зиночка чиста, благородна и уже испытала в жизни свою меру лиха. Эльза Фардеева очень трогательна в этой роли, хотя, мне кажется, пока ей не хватает некоторой толики драматизма, что, возможно, придет со временем.

Отдельно хочется сказать о Марине Кобчиковой, в распоряжении которой всего лишь эпизод, не более пяти минут сценического времени. Она приходит в финале и приносит предсмертное письмо от сына для Зиночки. Сколько в ней достоинства, сколько трагизма и обреченности! Актриса прекрасно почувствовала интонацию Достоевского, его боль за “униженных и оскорбленных”. Кобчикова, которую мы последнее время нечасто видим на сцене, оказывается, в отличной форме и хочется верить, что в будущем сезоне удача ей улыбнется.

Опускается черный прозрачный занавес, словно траур по умершим, за ним продолжают кривляться несчастные дамы провинциального Мордасова, не понимающие собственной убогости, а на авансцене Зиночка поет романс - поминальную песню про жизнь и судьбу. Про то, что время - немилосердно, но мы, наивные, стараемся об этом не думать.