Время и Деньги
29.11.2002 Культура

Как смеется Раневская?

Изображение удалено.- Как ты думаешь, актер может быть свободен?- Свободен?.. Думаю, да. Это зависит от того, как человек вообще настроен, чего он хочет, какая у него идея, как он понимает свою профессию. Конечно, с одной стороны, профессия зависимая, выбираешь в большинстве случаев не ты, а тебя. Но если все время канючить, что я завишу от этого, этого и этого, то действительно будешь несвободен. Меня не устраивает позиция ожидания. Я свободна в проявлении своих чувств, эмоций, у меня должна существовать своя идея, позиция, взгляд. Даже если я что-то не принимаю в решении режиссера, я обязана это пропустить через себя и найти точки соприкосновения. В этом моя свобода. А тот момент, когда я выхожу на сцену и остаюсь один на один с залом, кто надо мной довлеет? Кто может отнять сладостную власть над зрителем? Разве это не свобода? О несвободе рассуждают от нежелания трудиться, от лени. Актеры привыкают, что режиссер должен им что-то дать на репетиции. Нет, они должны сами на нее приносить свое внутреннее состояние. Мне не дали роль, значит, я несвободен... А если попытаться понять, по какой причине мне эту роль не дали? Да, профессия зависимая, но таковы правила игры, если мы в эту профессию идем, значит, мы их принимаем. Беда многих актеров в ожидании, в пассивной позиции, в отсутствии работы над своим психофизическим аппаратом. Приходят на репетицию, например, с невыученным текстом - какая уж тут свобода? Быть готовым к работе - вот свобода, увлечь за собой режиссера, а не наоборот. А иначе это позиция рабская, скучная, примитивная.

- А ты вступаешь во внутренний конфликт с режиссером или предпочитаешь идти по тому рисунку роли, который предлагают?

- Я слушаю режиссера и пытаюсь его понять. Я не люблю много разговаривать на репетиции, больше слушаю, пробую. Я даже не представляю, какие могут быть конфликты между актером и режиссером... У меня не бывает творческого несогласия. Часто эти “несогласия” в действительности бывают из-за нетворческих дел. Актер не может абстрагироваться, чтобы увидеть общую идею всего процесса, он существует в рамках своего “я”, а режиссер это может.

- Ты свое амплуа в театре как-то могла бы определить? Вот Славутский-старший (главный режиссер Качаловского - прим.авт.) говорит: Романова - это клоунесса.

- Мне вообще нравится быть клоунессой. Раньше мне хотелось играть драму, трагедию. Но трагикомедия, трагифарс - в них заложено больше. Клоунесса может это играть. Казалось бы, столько уже прожито на сцене, но многие вещи я только сейчас начинаю понимать. У меня такое ощущение, что я едва начинаю шагать. Все хочется сыграть, все попробовать. Я ни про что не могу сказать: это я знаю, это я умею. Ничего не знаю и ничего не умею. И хочу искать, пробовать. Я и в Раневской буду искать клоунессу. Мне сейчас интересна всякая роль.

- А партнер важен - вот с этим могу работать, а с этим - нет?

- Нет, это все исключено, этого не должно быть. Если такое случается, надо подумать, тем ли ты занимаешься. Вот я недавно прочитала у Бергмана замечательную формулу актерского мастерства, она такая простая: “Без тебя нет меня”. И все. Если у партнера что-то не случается в роли, у меня всегда есть желание помочь. Когда ты один - это ужасно.

- Поколения в театре, они отличаются?

- Все отличается. И ты пойми меня правильно, это не брюзжание по поводу прожитых лет, действительно изменились ценности, ушло святое отношение к театру.

- Актеры уходят в бизнес, еще десять лет это нельзя было предположить.

- Уходят те, что пришли в театр, как говорит моя героиня в “Куриной слепоте”, чтобы “стоять в луче прожектора в длинном белом платье на авансцене”. Это нормально, когда такие уходят, им лучше заниматься другим делом. Я иногда смотрю на некоторых актеров и думаю: зачем они пришли в театр? И как-то начала вспоминать свои детские годы, когда мечтала быть актрисой. Думаю, почему же я-то захотела в театр? И вспомнила себя маленькой, вспомнила, как я тогда думала. А думала я о том, что актер в театре имеет право выйти на сцену и так горячо обратиться к людям, что они услышат его и войны не будет. Правда. Я так была воспитана, папа у меня был военный. Я все время придумывала эти монологи. И это мне до сих пор помогает. Потому я никогда не страдаю, как выгляжу на сцене, что годы прибавляются, для меня это все неважно. Грустно только, что когда созрел как человек, многие роли уже не сыграешь, Анну Каренину, например. Теперь я ее могу понять, а двадцать лет назад - нет, не могла. А когда выходишь на сцену и думаешь только о том, как ты выглядишь, и хочется приклеивать длинные ресницы, нет, ради этого в театр идти не надо.

- У тебя есть друзья в театре?

- Наверное, в принципе, дружба в театре возможна, мне казалось, что друзья у меня есть, но... Единственные люди, которые постоянно хотят работать, - это артисты, нам все время мало, поэтому зависть все равно срабатывает, трудно удержаться. Надо быть очень сильным человеком. Но не все такие. Самое печальное, когда мужчина-актер начинает завидовать партнерше. Так что дружба в театре у многих не случается.

- Мне всегда кажется, что ты - человек самодостаточный, тебе хватает семьи, книг...

- Да, хватает. Я вообще люблю быть одна, размышлять. Мне интереснее общаться с Цветаевой, Толстым, Пушкиным, чем с некоторыми рядом живущими людьми.

- Сейчас повально читают “жвачку”, а ты предпочитаешь старую, добрую русскую литературу. Нет желания сделать какой-то моноспектакль?

- Я постоянно об этом думаю, но пока не случается. Дохожу до определенного момента, когда кажется, что все уже, созрела, и вдруг все как карточный домик разваливается. Задумок у меня очень много.

- Может быть, если бы была малая сцена, все бы получилось?

- Может быть... Но в принципе можно и не ждать малой сцены, есть достаточно много форм, вариантов, кажется, можно взять рюкзачок на плечи и пойти в любую аудиторию. Пойти к людям и рассказать о хорошем и добром - вот смысл нашей профессии. Как раньше было - расстелили коврик и играли спектакль. Я всегда вспоминаю Цветаеву, у которой ничего не было, она сидела на чужой кухне и на коленях писала гениальные стихи. Не случается спектакль - это от лености. Может быть, я слишком много выбираю, а надо остановиться. Препятствий нет, претензии только к себе - леность, неуверенность...

- Есть у тебя в последние годы потрясения от прекрасного?

- Есть. Я открыла для себя Толстого. Я от и до, не пропустив ни одной буковки, читала “Анну Каренину”. Я просто ошалела от этой книги, я страдала оттого, что роман закончится. Я понимаю, что Толстого мне надо заново прочесть всего, просто изучить. А одно время у меня был такой период, что если я не читала несколько страниц Бунина, день у меня проходил впустую. У меня такое лихорадочное чувство, что время бежит, а я не успею что-то прочесть и еще столько всего не знаю, не успеваю. Но Цветаева, она со мной всегда. Вот у нее был “Мой Пушкин” а у меня - “Моя Цветаева”. Из современных авторов я восторгаюсь Татьяной Толстой.

- В будущем сезоне театр начинает репетировать “Вишневыый сад”, как ты готовишься к Раневской?

- Я сейчас не читаю пьесу, она, конечно, во мне существует, но пока я еще не нашла... Может быть, надо найти жест, голос, какую-то деталь, после которой, если я ее найду, Раневская станет мне понятной. Пока она для меня - неопознанный объект. Я ее еще боюсь. Текст пока не мой, все не мое. Мне надо понять, что с ней случилось, как она жила, кто был ее муж, как она влюбилась, почему бросила ребенка. По-моему, это Чехов сказал, что самое главное в этой роли - надо найти, как Раневская смеется. А остальное придет. Я не могу, например, смеяться в “Пиковой Даме”, иногда есть возможность, но я не могу, правда. А Раневская, она во мне сидит, загрузилась, как компьютер, а как это проявится, пока не знаю.

8
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии