Собаке - собачья жизнь
Сюжет "Догвиля" тоже открывает возможности для мелодрамы: городская девушка Грейс (Николь Кидман) спасается от гангстеров и полиции в маленьком (15 человек) городке Догвиль. Жители, поначалу гостеприимные, чувствуя свою безнаказанность, в конце концов превращают Грейс в рабыню, в том числе - сексуальную. Мелодраматическими возможностями фон Триер умышленно не пользуется, всячески подчеркивая, что перед нами - условность. Вместо города, скалистых гор и каменистой дороги - ровная площадка, на которой белым размечены стены домов, написаны названия улиц, фамилии жителей, обозначения "куст крыжовника" и "собака". Обманутые откровенностью декораций, многие говорят о театральности "Догвиля" и даже об эстетике телеспектакля. На самом же деле это не в меньшей степени кино, чем "Идиоты", и точно так же, как в "Идиотах", формальные ограничения, наложенные режиссером, оправданны. Помещая всех жителей города в не разграниченное стенами пространство, фон Триер делает наглядным один из главных тезисов фильма - о всеобщей вине и соучастии. Когда один из героев насилует Грейс у себя в спальне, весь город оказывается свидетелем - потому что стен нет. Точно так же идеологичен и другой прием фон Триера: вид сверху есть не просто нечто противопоказанное театру, но и прямое указание на позицию Судии, которую занимают режиссер и вместе с ним зрители.
Добавим к условности декораций постоянный закадровый голос, рассказывающий о происходящем с интонацией чтеца популярных в Америке аудиокниг, - и мы поймем, что фон Триер сделал все возможное, чтобы его нельзя было обвинить в очередном выжимании слезы из зрителя. Не случайно в финале Грейс с сожалением говорит про одну из горожанок: "Ее слишком легко заставить плакать" - и это, конечно, во многом голос самого режиссера, осмысляющего опыт собственных предыдущих работ. Именно слезы были главным эффектом трилогии о "Золотом сердце" ("Рассекая волны", "Идиоты", "Танцующая в темноте") , названной так в честь сказки о девочке, которая отдала все людям. На этот раз фон Триер выдвигает антитезис: финал "Догвиля" служит наглядным примером того, что девочки, готовые отдать все, ничуть не лучше тех, кто готов все забрать.
Ключевым словом тут является "наглядный пример": именно о наглядном примере просит в начале местный моралист Том Эдисон, и весь фильм, включая финал, представляет собой череду наглядных примеров, иллюстраций к тезисам о человеческой природе.
Отказавшись от сентиментальности предшествующих трех картин, фон Триер вернулся к морализму "Европы": невинных нет, все заслуживают наказания. Похоже, что картина мира для датского режиссера может быть только бинарной - и в любом случае трагической: будь это трагедия хороших людей, как "Рассекая волны", или трагедия, рассказывающая о том, что люди по своей природе не лучше, а хуже собак. Собака рычит сразу, не подпуская Грейс к своей конуре, а люди проявляют милосердие и смирение только для того, чтобы потом больнее укусить.
Впрочем, картины фон Триера объединяет не только высочайшее кинематографическое качество, но и удивительная эмоциональная эффективность. "Догвилем" фон Триер еще раз доказал, что иногда фестивальное "кино не для всех" может захватить зрителей куда сильнее голливудского блокбастера. Если на "Танцующей в темноте" публика рыдала так, как не снилось никакому "Титанику", то на "Догвиле" - взрывалась кровожадными аплодисментами, которые не снились "Грязному Гари" или "Желанию смерти".
Формально "Догвиль" безупречен (как и следует из декларируемых представлений о человеческой природе, он возбуждает в зрителе куда больше ненависти и омерзения, чем сочувствия и милосердия), но в том, что касается его идеологического послания, схема дает сбой. Возможно, фон Триер и хотел рассказать историю бедной девушки, узнавшей настоящую собачью жизнь и сделавшей свои выводы, но внимательный зритель видит, что Грейс не меньше жителей города виновата в том, что случилось. Она лгала с самого начала - скрыла от горожан самое главное, то, что могло бы коренным образом изменить ситуацию. В любой момент было бы достаточно всего нескольких ее слов, чтобы издевательства прекратились раз и навсегда. И то, что она так и не произнесла этих слов, делает уместными не только звучащие в фильме упреки в высокомерии, но и куда более серьезный упрек в намеренном провоцировании горожан, манипулировании и лицемерии. Отметим, кстати, что подобные упреки не раз приходилось слышать и самому фон Триеру.
Возможно, именно глубинное родство режиссера и героини и позволило фон Триеру преодолеть изначальный морализаторский схематизм замысла и снять один из своих самых глубоких и неоднозначных фильмов - заодно доказав, что может заставить публику не только плакать, когда героиню ведут на казнь, но и аплодировать, когда убивают женщин и детей.
"Ведомости"