Неблагодарные пятиэтажки. Почему власть столкнулась с протестом там, где не ждала
17.05.2017 Общество

Неблагодарные пятиэтажки. Почему власть столкнулась с протестом там, где не ждала

Фото
АП/ТАСС

Власть исходила из собственных непроверенных представлений о жителях скромных московских домов и ошиблась. Многие сетовали, что новый транспорт и пешеходные улицы – это внешняя сторона, которая не живет без внутренней – сознательных граждан, способных создавать горизонтальные связи и объединяться для защиты своих интересов. Независимо от намерения властей теперь декорация оживает.


Каламбур «вы нас даже не представляете», придуманный для того, чтобы высмеять подлог на выборах Думы в 2011 году, в случае московской мэрии в 2017 году повернулся своим вторым смыслом. Главное, что следует из попытки с ходу снести большую часть малоэтажной Москвы, – очевидный факт, что мэрия имела самое смутное представление о том, кто, где и в чем живет в порученном ее заботам городе.

Это почти неудивительно. Даже проницательный Григорий Ревзин, который одним из первых выступил с встревоженной статьей о программе реновации и сопровождающем ее чрезвычайном законе, начал с того, что протеста в Москве не будет. Его как знатока городской среды как раз и беспокоило, что при подавляющем, как он предполагал, согласии москвичей, подкупленных некоторым приростом метров и чистотой новеньких подъездов, власти города на десятилетия вперед получат возможность строить что и как угодно, а что и как – не говорят.

Однако всего через месяц после внезапного появления программы реновации протест москвичей стал главной политической темой не городского, а федерального уровня: по этому поводу высказывается президент, спикер Думы, обсуждает правительство. И есть отчего. Одной из главных задач Кремля было пройти юбилейный семнадцатый год без протестов, доказав, что нынешняя власть крепче и компетентнее той, что не уберегла Россию сто лет назад, но при этом обходится без репрессий советского образца. И вдруг на пустом месте, буквально из ничего в предвыборный год возникает легко политизирующийся и вполне многолюдный протест тех, кто всего несколько недель назад протестовать и не думал. Да еще и в самой Москве, притом что иметь спокойную, сытую и лояльную столицу – главная задача всякой власти, которая хочет отогнать от себя призрак революции.

Купание троянского коня

Первоначальные попытки подать дело так, что недовольные новой программой чуть ли не изменники родины, только усугубляют всеобщее раздражение. Во-первых, у некоторых представителей федеральной власти возникает подозрение, что их хотят втянуть в чужую войну. К тому же приходится волноваться, откуда в столице внезапно столько новых изменников. Списать на подрывную деятельность заграницы получается плохо: там не работают на муниципальном уровне, Москва не потенциально сепаратистский регион, и Собянин для Запада – не одиозный чиновник, не силовик, не покоритель Крыма; напротив, все известные мне американцы, бывавшие в последние годы в Москве, платные парковки и широкие тротуары хвалят.

Оппозиционные политики уже накануне митинга жаловались, что их не пускают поговорить на сцену, а партийные флаги – в толпу; реакция на него организаторов и многих завсегдатаев политического протеста последних лет была довольно прохладной: все это плохо вписывается в традиционную картину поддержанного внешними силами профессионального недовольства.

Попытка натравить хороших, то есть на все согласных, горожан на плохих, которые не дают хорошим переселиться в новые светлые дома, кроме этических проблем несет с собой политические: вражду, которая делит двор, дом и район, трудно совместить с идеей стабильности, особенно когда среди плохих москвичей оказываются в том числе госслужащие, военные, бизнесмены, ученые и даже те самые учителя, врачи и пенсионеры, которые с властью враждовать не планировали, а многие даже поддерживали по широкому кругу вопросов.

Мысль превращать их во врагов фиксирует их в качестве протестной и больше никому не верящей группы. Попытка повторить ход боровшегося в 2011 году с протестом Путина и взывать к провинции, рассказывая о зажравшихся москвичах, имеет обратный эффект: жители регионов совершенно не рады поддержать роскошные московские программы по переселению этих самых москвичей из хороших домов в лучшие, этот соцреалистический конфликт лучшего с хорошим им не близок.

Вдобавок борьба с внутренним и тем более внешним врагом по умолчанию дело главным образом федеральной бюрократии – это ведь почти уже сфера безопасности и обороны. Претензия на ту же борьбу на городском уровне с некоторых ракурсов выглядит как завышение местной планки до общенациональной и покушение на федеральную монополию.

Кто в домике живет

Перед присоединением Крыма там хотя бы, как уверяют, провели опросы жителей, однако никто не слышал, чтобы объявлению московской программы реновации предшествовали какие-то серьезные социологические исследования. Во всяком случае, никаких свежих, точных и подробных данных на этот счет не предъявлено. Похоже, мэрия и Дума исходили из собственных представлений о том, кто в каких домах живет, и разрыв между бюрократической и экономической верхушкой и населением оказался даже большим, чем предполагалось.

Судя по всему, в мэрии представляли себе население малоэтажной Москвы зависимым, сравнительно малоимущим, преклонных лет, послушным начальству, получающим информацию из монопольного государственного источника, доживающим век в советских квартирах среди ветшающей обстановки и, по сути, не заметившим своего вступления в право собственности: когда-то государство дало одну квартиру, теперь дает другую. Человек с деньгами и хорошей работой в хрущевке, да и не в хрущевке, а вообще в старье всяком без лифта квартиру покупать не будет.

Что мы имеем дело с таким примерно представлением, подтверждают совершенно фантастические ответы депутатов Думы, курирующих законопроект, «Коммерсанту»: ипотечников в этих домах нет, потому что в 50-е не было никакой ипотеки, «дома-то древние!».

То есть депутаты, ответственные за законопроект, не имели представления о вторичном рынке, о его связи с банковским сектором, о соотношении цены московских квартир и зарплат, которое таково, что представители самого что ни на есть среднего класса покупают квартиры в старых домах – в том числе тех, которые программа реновации вольно определяет как пятиэтажки и конструктивно схожие с ними. А уж в потенциальных зонах реновации покупает любо-дорого.

Власти не поняли, что, кроме первого поколения собственников, они имеют дело со вторым и третьим поколением. С наследниками, которые могли переехать, но не переехали, потому что им тут нравится. С новыми владельцами, которые заплатили за квартиру реальные личные деньги, в том числе с помощью ипотеки (то есть полуторную и двойную цену), объединяли и переезжали, продавали в провинции, доплачивали и покупали в Москве, проводили сделки и расселяли коммуналки.

Живут рядом с работой или школой, куда водят детей, и вообще платили не за механический метр – потому что могли бы за те же деньги пошире, но подальше, – а за место, как это и происходит во всем мире. Многие сознательно выбрали малоэтажную Москву, где деревья выше домов, потому что не все разделяют несколько заштатное представление, что столичная жизнь – это когда высоко сидишь, далеко глядишь, а вокруг башня выглядывает из-за башни. Всех их не купишь двумя лишними метрами кухни и возможным лифтом, тут совсем другое ощущение владения и собственности.

Да и те, кто просто приватизировал, унаследовал или доживает, совсем не всегда прикованы к своим домам одной лишь безысходностью. Инвестировали не в переезд в другой дом, который теоретики считают комфортным, а создали себе комфортную среду, вложившись в ремонт, дизайн, мебель, в том числе подобранную под определенную планировку, и все это предлагается бесплатно бросить на слом. Зачем им обещанные новые обои под покраску? Представление о том, что житель малоэтажной Москвы спит на продавленном советском диване, который все равно куда переставить, выдает и необыкновенный отрыв руководства от этого самого жителя и почти неприличное по отношению к нему презрение.

Совсем не удивительно, что власти столкнулись с бунтом сознательных собственников, с низовой демократией и горизонтальной самоорганизацией, которую мы наблюдаем по всем районам, от центра до окраин. Удивительно, что они этого не предполагали.

Личное пространство

Дом вообще из разряда самых личных, интимных и несменяемых просто так вещей – как город, родина или дети. Нельзя сказать: заберем у вас этих детей, а дадим новеньких, покрасивей и поздоровее.

С точки зрения сознательных покупателей квартир на вторичном рынке, программа похожа на отъем собственности на непонятных условиях. Но и для многих, кто просто остался в своих домах с советских времен, это тоже тяжкая обида. Для множества из тех, кто в 90-е невысоко взлетел, полученная в собственность квартира – единственная моральная и материальная компенсация пережитых тогда невзгод, единственное приобретение от приватизации общесоветского имущества, за которое они ее как-то приняли.

Фундаментальный пункт пакта с новым государством: мы соглашаемся не поднимать вопрос о заводах и скважинах, не пойми как оказавшихся в частных руках, в обмен на собственное жилье и более высокий по сравнению с советским временем уровень эмансипации частной жизни от государства, которое при этом продолжает поддерживать привычный уровень городской и социальной инфраструктуры. И вот на этот базовый пункт соглашения покусились власти: заводы остаются в привилегированных руках лиц, а частная собственность непривилегированных лиц поставлена под сомнение.

Серия странных нападений на активистов и их имущество, совпавших с зарождением сопротивления программе, попытки давления и манипуляций общественным мнением вместе с вдруг вернувшимся чувством незащищенности перед чьими-то серьезными интересами возвращает москвичей к забытым переживаниям 1990-х, когда человек оказывался беспомощным перед теми, кто покушается на его дом. Это подрывает чуть ли не главный тезис современной российской идеологии о преодолении разбойничьих 90-х.

Попытка застолбить для власти и ее партнеров в бизнесе максимальную свободу действий привела к тому, что понятиям «пятиэтажки» и «зона реновации» дали максимально расплывчатое определение, так что они стали буквально чем угодно, а понятию «переселение» – предельно жесткое: метр в метр, неизвестно куда и во что (проектов домов и кварталов так никто и не видел), без вариантов и в кратчайший срок, без компенсации вложенного в отнимаемое жилье.

В результате утрачено доверие между городской властью, вообще властью и большой частью населения столицы, город полон заговорщицких версий и даже попятные меры – сокращение списка и возможные поправки в законы – не могут его вернуть: жители домов, которые не попали в список, а может быть, и никогда в нем не планировались, чувствуют себя отложенными жертвами аферы, а выражение «расколоть протест» из языка профессиональных оппозиционеров перешло в разговоры обывателей во дворах. Власти, подбираясь все ближе и ближе к людям с идеологией, моральным надзором, контролем над СМИ, на сей раз необратимо нарушили их личное пространство.

Вместо того чтобы откровенно объясниться с встревоженными жителями и раз и навсегда снять поводы для беспокойства, власти одновременно с уступками продолжают игру, которая позволит уступленное взять назад, – порочит недовольных, поддерживает группы за обратное расширение списка, без принятого закона начинает процедуру коллективного голосования о судьбе произвольно занесенных в списки домов и, таким образом, частных квартир.

Притом что пока нет установленной законом процедуры электронного голосования на выборах, невозможно никакое обязывающее электронное голосование вообще. Но даже если бы такая процедура и электронная личность гражданина существовали, нет никакого законодательства, которое карает за подделку результатов голосования в МФЦ и на сайте «Активный гражданин», – именно потому, что ни то ни другое не предназначено для выборов и обязывающих голосований.

То есть если через неделю после голосования выяснится, что его итоги искажены, за это ничего никому не будет, потому что просто не предусмотрено законом. Если же результаты голосования сделают поименными и открытыми, в домах, где нет согласия, возникнет раздор, и город затопит подогреваемая активистами знакомая вражда: вот они, единоличники, которые мешают колхозному счастью бедняков.

Удар по своим

Программа, задуманная, судя по всему, для того, чтобы спасти от депрессии большой и влиятельный сектор экономики, сохранить от конфискации федеральным бюджетом и самостоятельно освоить накопившиеся московские средства, да еще и из него же получить добавки, поднять региональный валовый продукт и заодно уровень жизни низшей части населения, оказалась ударом по московскому среднему классу (в самом широком определении) – его правам, его самоощущению, его перспективам и чувству будущего в собственном городе.

Этот правовой, материальный и психологический удар полностью противоречит программе, заявленной Сергеем Собяниным в совсем недавних еще интервью – сделать Москву привлекательной для образованного и активного населения, которое двигает культуру и экономику, так чтобы город конкурировал за людей с ведущими мегаполисами мира. Больше того, главным адресатом других амбициозных программ мэрии – пешеходного и велосипедного города, нового общественного транспорта, озеленения улиц – являются сплошь и рядом те самые люди, по самочувствию которых бьют реновация и чрезвычайный закон. Какая конкуренция с Лондоном при отношении к собственности как в Ашхабаде? Что побуждает мэрию к такому противоречивому поведению, как было неясно, так и осталось.

Возможно, у Сергея Собянина есть какая-то мечта о новом виде жилой части города (судя по масштабным трансформациям в других сферах, должна быть), но в отношении «зон реновации» он ею упорно не делится. И по-прежнему нет ни проектов, ни даже намека на внятные объяснения, зачем для этой мечты понадобился чрезвычайный конфискационный закон.

Требующих ответа обвиняют в бедах тех, кто действительно живет в плохих домах и нуждается в переселении. Эта манипуляция не может не раздражать своей очевидностью.

Власти Москвы словно бы повторяют маневр, совершенный Кремлем после протестов зимы 2011/12 года: если средний класс нами недоволен, обратимся к другим, а этих накажем. Разница, однако, в том, что тогда отвернулись и наказывали после протестов. В Москве же это происходит в совсем уже нелогичной обратной последовательности, да и богатыми недовольных можно назвать ровно с той же натяжкой, с какой комиссары коллективизации называли кулаками и середняками всех, кто против колхозов. 

Гетто и возраст

В Москве, как и в любом городе мира, есть старые дома в плохом состоянии, их надо ремонтировать, реконструировать, даже сносить. Но гетто совсем не производная от года постройки и даже от состояния, иначе бы геттоизация шла волнами и более старые дома целыми кварталами становились гетто раньше более новых, а ничего подобного не происходит. Здания одной и той же османовской эпохи в одних округах Парижа – гетто, в других нет. В унылые гетто за несколько лет превращаются районы свеженьких социальных новостроек в неблагополучных парижских пригородах, а старые кварталы только расцветают – иногда (взять хоть Марэ) пройдя через период упадка.

Афинская буржуазия в 1950-е годы переехала в светлые и высокие многоквартирные дома, построенные на месте надоевших неоклассических двухэтажек. Сейчас большая честь этих домов и вместе с ними центра Афин – более или менее гетто, а немногие уцелевшие улицы со старой застройкой престижны. Уже сейчас на гетто в Москве гораздо больше похожи кварталы длинных панельных 12- и 16-этажных домов брежневского периода с грубо замазанными швами между плит, трещинами и потеками, каких тысячи от «Алтуфьево» до «Домодедовской», а не стоящие в зеленых дворах малоэтажные кирпичные дома 50-х и 60-х, тем более 20-х и 30-х годов постройки. Но расселять меньше людей экономически выгоднее, поэтому разговор почему-то зашел о малоэтажных домах. 

Может быть, при лучшем исходе нынешнего конфликта в результате отступления от предельно завышенной переговорной позиции городских властей получится новый, приемлемый федеральный закон, хотя по-прежнему непонятно, зачем он вообще. Тысячи домов были расселены без него, никто не мешает продолжать расселять ветхие дома и дальше, жители многих давно этого требуют. Способ выйти из юридического и конституционного тупика все равно один – вернуться к признанию того, что вопрос о жилье в собственности – это юридический вопрос из сферы не публичного, а частного интереса, и решаться он может только договором равноправных сторон.

Оживление декорации

Вероятно, через четверть века после конца СССР Москва действительно созрела для какого-то нового, несоветского облика. Думаю, среди прочего мэрия и Кремль что-то в этом роде тоже имели в виду. Однако время, когда этот облик можно создать на костях подданных, так, как если бы вокруг была безлюдная пустошь, прошло. 

Митинг недоверчивых горожан на Сахарова против сноса пятиэтажек в каком-то смысле гораздо более зрелый этап политической жизни Москвы, чем почти всё, что мы видели до сих пор. Это собрание не вокруг наивной предпосылки, что механическая замена первого лица решит все проблемы, но его участники не считают первое лицо священным получателем петиций: они готовы выступить за свои интересы на любом уровне. Они не против плохого вождя за хорошего вождя, или опасно растяжимого понятия «наворованное». У них нет самовлюбленной предпосылки об ужасной стране, где всегда всё плохо и никогда ничего не хорошо, кроме нескольких тысяч нас прекрасных.

Наоборот, они исходят из того, что плохое не вечно и исправимо. Здесь нет «чем хуже, тем лучше, потому что быстрей падет и возгорится». Они собрались не вокруг лозунгов, а для защиты конкретных вещей, без которых никакие лозунги не работают, – частной жизни и частной собственности. Если правильное гражданское общество строится снизу, то тут оно сейчас и строится. Русские люди за частную собственность – сам по себе крайне обнадеживающий сюжет. Политика – это не только привычные имена; это когда жители, собравшись по домам и районам, говорят о Конституции, собственности, Думе, суде и обещают дать ответ на выборах (такие были в руках самодельные лозунги).

Мэрия декларировала создание современного города, конкурирующего с самыми развитыми мегаполисами мира. Многие сетовали, что велосипеды, новый транспорт, деревья и пешеходные улицы – это только внешняя сторона, она не живет без внутренней – сознательных граждан, способных создавать горизонтальные связи и объединяться для защиты своих интересов. Независимо от намерений власти эта задача теперь решается: никогда прежде в городе не видели такой повсеместной и интенсивной низовой коммуникации в сети и вне ее между соседями по домам и районам, которые могли годами не знать друг друга. Европейская декорация, которую строят в городе уже довольно давно, еще со времен Капкова, ожила и наполняется человеческим содержанием. 

Александр Баунов, главный редактор Carnegie.ru.
5
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии