Два туза в прикупе для русского авантюриста Ювелир Ананов возвращает аромат каменным цветкам

И показал роскошную - в обложке из зеленого бархата - книгу "Два туза в прикупе", подаренную ему Анановым с трогательной надписью: "Дорогому Юре Федотову на память о чудной нашей молодости, о сцене театра имени Качалова, по которой я ходил по твоим следам с деревянной винтовкой наперевес...

С нежностью и радостью, что я могу обнять тебя белой ночью в Санкт-Петербурге". Как я добывала петербургский телефон знаменитого ювелира, это отдельная история, но, дозвонившись, услышала хрипловатый, очень доброжелательный голос, общаться с обладателем которого было одним удовольствием. Ананов сразу же согласился на интервью, и мы проговорили почти два часа. Я предлагаю вашему вниманию фрагмент этого разговора и несколько историй из книги "Два туза в прикупе" в моем переложении.

- Андрей Георгиевич, давайте начнем с казанского периода.

- В сезон 1969-1970 годов я вместе с женой, актрисой Валентиной Павловой, был приглашен на работу в казанский театр, Валю сразу же ввели на одну из главных ролей в спектакль "Между ливнями", а мне предложили начать репетиции в спектакле по пьесе Юрия Дынова "Всего тринадцать месяцев". Я должен был играть Пушкина! Вторым исполнителем стал Юрий Федотов, он тогда был "звездой". Конечно, мне было страшно... Играть Пушкина... это сложнейший образ... Правильно говорят, у каждого свой Александр Сергеевич. Я - человек достаточно самолюбивый и честолюбивый, особенно в те годы, поэтому возможность первого неудачного опыта в новом театре меня пугала. Тем более что перед моим приездом была такая реклама: вот, на роль Пушкина едет киноартист из Ленинграда, а я тогда сыграл главную роль в кинофильме "Рыцарь мечты". Обдумав эту ситуацию, я совершил шаг, о котором потом очень сожалел: отказался от роли. Позже все это тяжело переживал. Я - человек мнительный, мне казалось, что мои коллеги за спиной надо мной смеются, и "отличился" на спектакле, который был в день столетия Ленина - 22 апреля 1970 года. В тот день шли два спектакля, меня назначили в массовку, я для себя решил: конечно, они считают, что раз я от роли Пушкина отказался, значит, я плохой артист. Я тогда не понимал, что в массовке выходили даже народные артисты. И с горя после утреннего спектакля выпил. Пришел в театр вечером изрядно навеселе, услышал, как кто-то смеется, сразу подумал, что надо мной, вот, мол, идет кинозвезда! Кончилось тем, что тезка моей жены, тогдашний директор театра Валентина Павлова, выгнала меня из театра. Ей настучал на меня председатель профкома. И пошел я в ТЮЗ, где немного поработал с Владимиром Ильиным, ныне известным киноартистом. Вскоре из Казани я уехал, а жена еще какое-то время поработала в Качаловском театре. Мне сейчас стыдно за тот период, в это время я довольно сильно пил. Жил в Казани в общежитии, даже помню, что улица называлась Кави Наджми. Все это было очень романтично. Потом был Петрозаводск, цепь других театров. Но о том, что я не сыграл Пушкина, жалел очень долго.

История первая -

о цифре двадцать три

Его дед был игроком. Однажды в Монте-Карло за один вечер он проиграл все, что мог, в том числе конный завод, где было более двухсот породистых лошадей. Он написал жене, что не надо расстраиваться, все, что ни происходит, все к лучшему, тем более что "овес нынче дорог"... Внук нашел в бабушкином архиве фотографию с величественным зданием, где было написано "Казино Монте-Карло, 1912 год". Шел конец века, когда он попал в этот город на южном побережье Франции, пришел в казино и, рискуя, ставил все время на цифру 23. Внук отыграл практически все, что было проиграно делом. За один вечер он выиграл двадцать восемь тысяч долларов и стал игроком. На другой день он купил себе роскошный "Мерседес" и выиграл еще, поставив на цифру тридцать два... Он сделал все, чтобы не судьба играла с ним, капризно и безалаберно, он сам начал с ней игру, которую до сих пор выигрывает.

- Меня вообще очень удивило, что вы вспомнили наших актеров после стольких лет...

- Я никогда их не забывал, с некоторыми встречался в ялтинском "Актере". Федотов в то время, когда я работал в Казани, был "звездой", парторгом. Когда театр два года назад приехал в Питер, мне приятно было всех видеть. Мы сами не замечаем, как идет время, но оно идет, к сожалению.

- Как я понимаю, вы уже в то время были диссидентом.

- Я бы не стал так это называть, я всегда был русским человеком, и единственная тема, которая меня волновала, когда занимался режиссерской работой, а я позже окончил режиссерский факультет, это была тема несчастного русского человека, которого дикая волна революции выбросила за борт.

- В книге "Два туза в прикупе" вы пишете о том, что ставили "Бег", "Дни Турбиных" и делали свою инсценировку "Эмигрантов". Где шли эти спектакли?

- Судьба мне подкидывала такие колоссальные шансы... По линии ЮНЕСКО был обмен молодыми творческими работниками, я тогда служил в Волгограде. Туда приехал французский режиссер, и меня пригласили во Францию, но ставить я должен был не Булгакова, а "Вассу Железнову". Три месяца меня готовили в КГБ, это же было время глубокого советского вакуума. Все было как в песне Высоцкого: "Там шпионки с крепким телом, ты их в дверь - они в окно". Но в итоге я улетел в Париж. А дальше происходит сон в летнюю ночь, который начался прямо в аэропорту Орли. Я, например, написал в одной из анкет, что у меня есть права, и в аэропорту меня ждал белый "ситроен", водитель показал, как им управлять, и я сразу сел за руль. Меня встречала переводчица, Жаклин, русский был для нее родным, потому что мать ее была из России. Она оказалась дочерью мэра Лиона, где я ставил спектакль. Ей было 23 года, и она была очень хороша. Она села со мной рядом и сказала: "Мсье Андрэ, я полностью в вашем распоряжении". Я сразу вспомнил про "шпионок с крепким телом"... Но это отдельная история.

После переговоров в театре я стал работать над "Бегом". После "Бега" со мной заключили еще один контракт, в "Комеди Франсез" я поставил "Дни Турбиных", а потом "Эмигрантов". Как все советские командированные, я приехал с чемоданом консервов и электроплиткой, но когда узнал, сколько мне платят французы, забросил все свои припасы на шкаф. Но однажды ночью почувствовал сильный голод и подумал: а почему бы мне не съесть банку килек в томате? Полез на шкаф и нашел там рядом с моими консервами сверток, в котором лежала очень большая сумма в голландских гульденах. Всю ночь я думал, что делать, а утром вызвал французскую полицию, надеясь, что получу хоть десять процентов как за найденный клад. Почти вместе с полицией приехали представители нашего консульства... Думаю, что о моих умозаключениях вы догадались.

Когда я закончил свою работу во Франции, то получил приглашение в дом мэра Лиона на прием по случаю моего отъезда. Я купил смокинг и отправился на прием. На нем отец Жаклин предложил мне остаться во Франции, после недолгих размышлений я отказался, хотя был сильно влюблен в его дочь. Решил, что мы с ней распишемся в Советском Союзе, у меня будет двойное гражданство, и все будет хорошо. Мэр улыбнулся и сказал, что это советская логика. Как потом выяснилось, он был прав. Потому что в России меня уже на следующее утро после прилета двое в шляпах пригласили прийти в КГБ, и там я весь день отвечал на вопросы и давал показания. У них было досье, где чуть ли не поминутно было написано все, что я делал, естественно, после всего этого Жаклин в страну не пустили, я даже не получал ни одного письма, которые она отправляла по почте, я тоже на долгие годы стал невыездным.

- Вы так увлеченно говорите о театре, что могу предположить: есть шансы, вы когда-нибудь туда вернетесь.

- Театр был моей первой любовью, а ювелирное дело - второй. Долгое время, как глупый мужик, который совмещает любовницу с женой, я пытался совмещать эти две свои любви. Я в это время уже служил в театре Комиссаржевской. Из театра я рвался домой, чтобы сесть за ювелирный стол. Но быстро стало понятно, что совмещать эти вещи невозможно. Пришлось выбирать. Я выбрал ювелирный стол. Мне кажется, что мой КПД в ювелирном искусстве может быть выше, чем в театре. Если в театре был застой, несвобода, за ювелирным столом я был свободен, я делал то, что хотел. Я знал, что моя деятельность уголовно наказуема, но моя совесть была чиста, я ни у кого ничего не украл. Я всегда считал, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

И случилась одна история, которая все решила. Я в то время переезжал на новую квартиру, уже и мебель перевез и, стоя в пустой комнате, увидел, что на стене висят мои премьерные афиши, которые я забыл. Я начал их снимать, но афиши, напечатанные на плохой бумаге, начали у меня в руках распадаться на части и, как крупный снег, хлопьями падали на пол. Они были мертвые. Это рассыпался мой труд - бессонные ночи, слезы, восторги, аплодисменты, промахи. Мало того, что нашу работу нельзя пощупать, закрывается занавес и кончается жизнь на сцене, так еще и материальная память - афиши - недолговечна. Я собрал эти обрывки, запихал в мусоропровод и ушел из театра.

Хотя я знаю, о чем бы я хотел сейчас поставить спектакль - о герое нашего времени, но надо сформулировать, кто же он такой, для этого нужна очень хорошая пьеса, ее пока нет. У меня была мысль, я даже начал писать инсценировку по собственной книжке, даже придумал ходы, но это серьезный труд, а у меня серьезные вещи творятся в моем сегодняшнем деле, я не смог все это совместить. Не получилось.

История вторая -

о столе в дальнем углу

Один из самых любопытных рассказов в книге Ананова о том, как он пришел к ювелирному искусству. Он служил тогда в театре имени В.Комиссаржевской... Однажды приятель Юра, "артист Императорских театров", вызвал его к себе как "скорую помощь" с емкостью в пол-литра в кармане. Господь вел в тот день будущего великого ювелира по заплеванной лестнице в коммуналку, где Юра снимал длинную комнату-кишку вместе с женой, участницей его попоек. Рядом с аквариумом с дохлыми рыбками наш герой увидел необычный стол. Он был завален инструментами. Отец Юры был ювелиром и кое-чему подучил сына. Это был запрещенный промысел, и Юра его не афишировал. Но в тот день, поддавшись на уговоры Ананова, он показал ему азы ремесла. Тут же из серебра они изготовили колечко. "Мы сели рядом. Впервые я взял в руки хитроумный ювелирный инструмент, попилил надфилем кусочек настоящей серебряной проволоки, отполировал на волосяном круге, сбегал за угол в ресторан "Москва" и вскоре появился с двумя бутылками водки и связкой сосисок". Так прозаично родился ювелир Ананов, человек, который может сегодня возвращать аромат каменному цветку.

- "Фаберже от Ананова", у вас нет ощущения, что вы раскручиваете чужую марку?

- Нет, это заблуждение. В нашей стране, чтобы прославиться, надо или умереть, или получить известность за границей. Я выбрал второй путь. После длительных торгов я подписал контракт с фирмой "Фаберже" на три года. Это клеймо я имел с 1991 по 1993 годы. Я им практически не пользовался. В контракт я ввел такой пункт, что изделие с клеймом "Фаберже от Ананова" не должно стоить дороже полутора тысяч американских долларов. Они решили, что будет много и дешево. А я выпускал или совсем дешевые пасхальные яйца, или вещи очень дорогие. Первый год я дал им тысячу франков, во второй год не дал ничего, на этом наш контракт был исчерпан, и фамилию Фаберже я больше нигде не использовал.

- У вас в судьбе есть что-то общее с Карлом Фаберже?

- Я очень уважаю Фаберже как гениального предпринимателя, мы с ним земляки, ходили по одним и тем же улицам, видели одни и те же фасады, это все в нашей крови, я с детства это любил. И когда работал первые годы в этом стиле, себя не насиловал. Я так сформулировал свою задачу: вернуть секреты Фаберже, то умение, что было у русских ювелиров до 1917 года. Я думал, что это будет программа-максимум. Я прошел эту школу мастерства своих предшественников и могу сделать вещь так, что комар носа не подточит. Нет такого технического элемента, который я и мои рабочие не могли бы сделать. Когда все это было достигнуто, встал вопрос, что же делать дальше, и я придумал образ "Православные храмы России в пасхальных яйцах", тут соединились два символа - яйцо как начало жизни и храм как основа веры. Во времена Фаберже этого делать было не нужно, потому что вера и так органично существовала, но в наши времена это актуально. Это очень тонкая работа - камни, золотые детали, бриллианты, эмаль, в каждом храме множество, иногда до пятнадцати тысяч деталей, эти изделия делаются годами. Зато эти вещи стоят в музеях, я как бы изобрел эликсир бессмертия, чем лучше сделана вещь, на которой стоит клеймо "Ананов", тем дольше я проживу на свете.

История третья -

о недоеденном супе

Однажды у него случился обыск. Впрочем, любой ювелир в те годы день и ночь ждал этого тревожного звонка в дверь. Ананов был готов к нему - профессия ювелира-подпольщика приучила к аккуратности. Звонка в дверь не было - он вышел во двор и сел в автомобиль. В арку въезжала черная "Волга". В кровь начал поступать адреналин, он хорошо знал это ощущение - предчувствие борьбы. Обыск шел несколько часов. Ананову надо было избавиться от золотого слитка. Он попросил у жены... тарелку борща. Он положил хлеб рядом с коробочкой с детальками и слитком - брал хлеб, откусывал, снова клал возле коробочки. Брал, откусывал, клал. Движение примелькалось. Майор, наблюдавший за ювелиром, перестал обращать на него внимание. В какое-то мгновенье Ананов вместо хлеба положил в рот детальки, потом они плавно перекочевали в ложку и отправились на

дно тарелки с борщом. Такой же путь проделал и слиток золота. Он всегда доедал то, что было в тарелке, а тут вдруг сказал жене - убери. Умница-жена что-то поняла и не стала выливать из тарелки остатки супа. Она оставила тарелку на кухне, прикрыла ее крышкой. Через два дня, вернувшись домой после задержания, Ананов достал из прокисшего борща то, что он в нем спрятал.

- Искусствоведы иногда упрекают Фаберже в отсутствии хорошего вкуса, как вы можете это прокомментировать?

- Фаберже, имея рынок сбыта, подмял под себя множество мелких мастерских. Их владельцы могли сделать красивые вещи, но не могли их продать. А у Фаберже были деньги и связи, он был поставщиком двора и ювелиром во втором поколении. Он подмял ювелиров под себя, но контролировать каждое изделие не мог, люди делали их по своему вкусу, хотя стиль был одинаковым. Фаберже ставил свое клеймо и пускал товар в продажу.

- Вы написали книгу "Выход есть", которую посвятили тому, как вывести российскую экономику из кризиса. Это было через год после дефолта. Ваши идеи все еще актуальны?

- С первых дней перестройки я внимательно анализировал все, что происходит в стране. Я не фильмы смотрел по телевизору, а съезды, буквально влюблен был в Собчака. Я очень всем этим болел, даже баллотировался в Думу. В Монте-Карло на балу Красного Креста случайно за одним столом оказались четыре человека - Билл Гейтс, Сорос, Жак Атали - первый президент Всемирного банка реконструкции и развития, четвертым был Ананов. Это были годы, когда все интересовались Россией, но в России, как всегда, были две проблемы, дороги и дураки само собой, но еще и бандиты и неустойчивость политической власти. Я предложил им следующее, кстати, придумав на ходу: создайте фонд страхования инвестиций, сделанных в России. Моим желанием было тогда вернуть в Россию вывезенные капиталы. Для того чтобы деньги потекли хотя бы тонкой струйкой, нужны были гарантии. Я им предложил аккумулировать по пять миллиардов в том же банке, где они лежат, их не надо трогать и кому-то давать, но зато люди, которые вложили свои средства в российскую экономику, будут иметь надежные гарантии не от России. Этот фонд вообще бы не имел никакого отношения к России и находился в Швейцарии. Моим собеседникам идея понравилась, тогда мы быстро создали концепцию, осталось только принять в России в Думе один закон - об амнистии на вывезенные капиталы. Через своих друзей-депутатов я попытался провести этот закон, но выяснилось, во всяком случае, на тот период, порядок в России был нужен очень небольшому количеству депутатов, а большому количеству было проще ловить рыбу в мутной воде. Больше в Думу я не баллотировался, потому что занимать кресло просто так я не хочу. Я вывел из кризиса свою собственную компанию, мои люди получают зарплаты более тысячи долларов, и у нас хорошая жизнь. Сейчас я строю замок в центре Петербурга - это новое здание фирмы, это будет именно замок, с зубчатой стеной. Это как итог моей жизни. Я хочу его построить и сказать: "Молодец, Ананов!"

- Как, на ваш взгляд, можно ли совершенствовать российскую бизнес-среду?

- Есть такой анекдот, как американец спрашивает английского садовника, трудно ли вырастить идеальный газон. Нет, отвечает садовник, надо засадить участок земли, поливать его, стричь машинкой, но так надо делать триста лет. Триста не триста, но совершенствовать надо не бизнес-среду, а мировоззрение. Понятия о гражданском самосознании и самоуважении не должны быть пустыми словами, но этого мало, кто понимает. Русские мужчины снова должны начать стреляться, если не могут отдать карточный долг. Надо вернуть людям понятие чести во всем - политике, экономике, любви, браке. Вернуть уважение к себе. Нищий себя не уважает. Поэтому нужно вернуть человеку возможность трудиться и получать за это адекватные деньги, следовательно, себя уважать, после этого все остальное вернется.

- В своей книге вы часто употребляете словосочетание "русский авантюризм", он что - у нас особо породистый?

- Думаю, что да. Порода-то у нас особая в России, у нас, скажем, разум и эмоции уравновешивают друг друга, а на западе всегда уравновешивает разум. Авантюрист - это не только Остап Бендер, да и он-то был неплохим. Нас и женщины-то, между прочим, за авантюризм любят, за то, что мы поступки можем совершать.

"Энергия творчества не создается и не уничтожается. Она переходит из одной формы в другую, из одного состояния в другое. Да здравствует закон перехода количества в качество!" - так написал Ананов в одной из глав книги "Два туза в прикупе". Ему ли, русскому авантюристу, бояться того, что энергия иссякнет... Ведь он всегда знает, как взять прикуп.



На снимке: Храм, к которому он шел много лет (пасхальное яйцо "Храм Воскресения Христова")