Все та же жизнь

Билеты на постановку Александра Славутского проданы на несколько месяцев вперед: во-первых, на спектакль попадает только сто двадцать зрителей, во-вторых, казанцы истосковались по хорошим постановкам Чехова, которыми нас последние несколько десятков лет не балуют театры. То, что спектакль, поставленный Александром Славутским, получится неординарным, было ясно еще задолго до премьеры, потому что качаловский главреж приучил нас в последние шесть-семь лет к своему образному языку, и, пройдя через иронию “Трехгрошевой оперы”, трагикомизм “Американской шлюхи” и особенно мистериальность “Пиковой Дамы”, понимаешь: “Вишневый сад” станет тем спектаклем, на котором особо чуткая часть публики переживет потрясение и очищение. Забегая вперед, скажу, что так и вышло.

Публика сидит на сцене - с двух сторон параллельно кулисам выстроено четыре ряда по пятнадцать мест. Сцена с легкими, воздушными декорациями, выполненными по эскизам главного художника театра Александра Патракова, находится посередине. Когда садишься на свое место и смотришь на этот простой пол из светлых досок, на шкаф, в котором видны детские игрушки, и понимаешь, что действие начнется в такой пугающей близости от тебя, становится тревожно. Это хорошо, это правильно, потому что новый спектакль Славутского публике надо смотреть с уже подготовленной душой.

Чеховский спектакль получился элитарным, хотя здесь под словом “элита” я подразумеваю не ту публику, что даже за завтраком не расстается с томиком Кастанеды и при каждом удобном случае цитирует японскую поэзию семнадцатого века. Нет, этот “Вишневый сад” поймет и примет человек, в душе которого нет “каменного и омертвелого”, как говаривал православный философ прошлого века Александр Ельчанинов, а есть Бог - а значит, есть любовь, есть прощение.

В одном из интервью перед началом сезона Александр Славутский пообещал: будет весело и больно. Практически так оно и происходит при просмотре его “Вишневого сада”, только с некоторыми поправками. Мы начинаем смеяться, мы ведемся на какую-то комическую ситуацию или реплику, но словно спохватываемся. Мы будто обрываем себя, чувствуя неуместность смеха, нам делается неловко. Как неловко впадать в смешливость при людях, переживающих глубокое горе.

Театр посвятил свой “Вишневый сад” первой постановке этого спектакля. Посвящение оказалось неформальным, потому что создатели помнили предупреждение Чехова, писавшего: “ После нас будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки, откроют, быть может, шестое чувство и разовьют его, но жизнь останется все та же, жизнь трудная, полная тайн и счастливая”.

Итак, что же из себя представляет “Вишневый сад” образца 2004 года на качаловской сцене? Перед нами стильная постановка, где есть все атрибуты современного спектакля, каким его принято видеть. Действие мобильно, оно лишено провисов, но, слава Богу, “Вишневый сад” не переписали, он все так же остался “про жизнь”, про то, что даже если тебе осталось пробыть в этом мире всего несколько часов, это ужасно много, и про то, как в иных случаях годы иногда могут стать мигом. Отдельно спасибо театру за то, что он избавил нас от нравоучений и в “Вишневом саде” нет ни правых, ни виноватых, а есть счастливые и несчастные люди, которые “несут свой крест и веруют”. Сменяются времена, вместо гаевых и раневских приходят лопахины, умирают старые слуги и уходят выросшие дети, и в этом нет ничего трагичного, таков порядок вещей, просто с этим надо научиться жить. А жить с этим трудно, особенно обладая нашим российским менталитетом. И Чехову, который все прекрасно понимал и не однажды описывал в своих произведениях этот рутинно-неизбежный порядок вещей, тоже было непросто...

Вот и Гаев мучается, не находит себе места, убегает в прошлое, перебирает счастливые миги, словно камешки на морском берегу. Плачет, не стесняется слез, цепляется за сестру, потому что часть прошлого у них общая, хорохорится, но как будет дальше жить, попросту не знает. Перед нами трагедия еще относительно молодого человека, умного и доброго, но пораженного какой-то внутренней болезнью, которая словно парализует его волю в моменты, когда нужно принимать решения. Геннадий Прытков после этой роли переходит в качественно иную категорию артистов и при всей ансамблевости театра Славутского становится бесспорным лидером, потому что сумел взять эту высочайшую планку, поставленную в “Вишневом саде” режиссером. При всей театральности, при неистребимой иронии, он естественен, он не может обмануть, хотя бы потому что мы находимся так близко, что слышим его дыхание, видим слезу, пересекающую щеку.

Гаев похож на сестру до мелочей, он так же смеется, он так же взрывается гневом, они одной крови: что бы ни случилось, их кровная связь никогда не разорвется. Только ее протяжное “Леня-а-а” иногда может вернуть его к действительности. А она, Любовь Андреевна, по-неземному хороша и по-земному греховна. Осуждать, читать ей мораль никому в голову не придет - Раневская такая, какая есть, и иной никогда не станет. Как это делает Светлана Романова, сыгравшая, быть может, одну из лучших своих ролей за последние годы, - тайна сия велика есть.

Она женщина, ей проще, она вся душой там, в Париже, где остался “этот человек”. Он любит и обожествляет ее и изменяет ей. Господи, как же это по-русски “опять любить ее на небе и изменить ей на земле”. Почему ей проще? Да вот именно потому, что любит. Все, что происходит с дочерьми, все, что должно случиться с имением, она видит через призму телеграмм, которые идут из Парижа. Все, как писал классик, сосредоточено для нее в жизни сердца, слово “жить” - синоним слова “любить”. “Этот человек” недостоин ее? Конечно, а где вы видели достойного альфонса, ведь там, в Париже, похоже, альфонс ее и поджидает, но... Она счастлива хотя бы оттого, что есть пятнадцать тысяч, присланных ярославской бабушкой, а что будет потом - об этом лучше и не заботиться. Как сказано в священном Писании, птицы ведь не заботятся о своем пропитании. Раневская права хотя бы потому, что живая и любит. Она дает хороший урок Пете Трофимову (Илья Славутский), этому резонеру, и в этой сцене Раневская и моложе, и живее Пети. Любовь Андреевна забывает об “этом человеке” только когда узнает, что вишневый сад продан, да и то потому, что купил его Лопахин (Кирилл Ярмолинец) - тот “мужичок”, к которому она относится, хотя и на подсознательном уровне, все же не как к равному.

А Лопахин сбит с толку и растерян, он еще станет хозяином жизни, он еще войдет во вкус, но пока его не хватает даже на шаг навстречу Варе ( точно сыгранной Надежной Ешкилевой). Как хорошо, что Ярмолинец не играет “нового русского”, торгующего участками под элитное жилье, а выстраивает характер многозначный, с перепадами от ранимости до толстокожести своего персонажа.

Есть привычная жизнь, где существует преданный слуга Фирс (Владимир Мазур), где уходит в новую жизнь дочка Аня (Ирина Вандышева), и в том, что эта жизнь для нее будет счастливой, уверенности нет, потому что так холоден и себе на уме Трофимов. В этой жизни, словно цитата из другого произведения, существует нелепая и трагикомичная гувернантка Шарлотта (Елена Ряшина, которой еще предстоит “обживать” психологию персонажа). И есть они - два человека - Любовь Андреевна и Леонид Андреевич. Живые, плачущие, смеющиеся. Им страшно, но впереди у них жизнь. Когда заканчивается спектакль, гаснет свет и темный потолок становится звездным небом, так хочется счастья всем им.