На фронте его звали Борисом

- Харис Абдрахманович, такая страшная тема - война... Не было желания, когда она закончилась, все забыть и ни разу не переносить фронтовой сюжет на полотно?

- Наоборот. В 1941 году мы вели бои почти круглосуточно, и почти забыл про себя, что я художник. С 1942 года с альбомом уже не расставался, рисовал первых пленных под Москвой, разрушенные города, села и так далее. И желание рисовать и рисовать увеличивалось с каждым месяцем. Я понимал, что для истории мои рисунки пригодятся. Я почему-то всегда чувствовал, что останусь жив, обязательно останусь, и знал, что, когда наступит мир, у меня будет такая колоссальная тема, как война, буду писать большие полотна по сюжетам, увиденным в эти тяжелые дни. Все ведь военные сюжеты на моих работах взяты из реальности. Так что в мирные годы война у меня - одна из ключевых тем.

- Где вас застало 22 июня 1941 года?

- Мы были в летних Татищевских лагерях под Саратовом, жили там в палатках. Нас собрали и перед строем объявили, что началась война. Четыре дня нас готовили: вооружение получали, гранаты, патроны, приводили в полную боевую готовность. И тронулись. Ехали тихо, потому что составы немцы уже бомбили. Первый бой мы приняли под Могилевом, через этот город проходила автострада Варшава - Москва, и по ней двигались танки Гудериана. Мы прикрывали эту дорогу. Дивизия вступала в бой небольшими частями - прибыл батальон и сразу вступает в бой. Нами практически никто не управлял, даже штаб дивизии в это время не имел хорошей связи с нами. Положение было просто паршивое. Очень много наших отступало - несли раненых, большое количество бойцов было без боеприпасов. Танки прут, а артиллерия наша не подготовлена.

- А в каких частях вы воевали?

- В пехоте.

- Лозунг был во время войны “За Родину, за Сталина”, Сталина действительно любили?

- Да, как же не любить?

- Но ведь уже такие страшные репрессии по стране проходили...

- Да нет, лозунг этот был популярен. К Сталину относились как к Главнокомандующему нашими Вооруженными силами, вся надежда была на Иосифа Виссарионовича, что он найдет нужное решение. Наше поколение так было воспитано, мы его считали надеждой и великим человеком.

- Когда вы почувствовали, что в войне наступил перелом?

- В сорок третьем под Курском. В 1942 году мы ждали лета со страхом, боялись, что лето 1941 года повторится, летом немцы были сильны. Правда, летом 1942 года немцы широким фронтом не наступали. Но “вбили клинья”, дробили страну, так что год тоже был тяжелый. Летом 1943 года началась битва за Курскую дугу, мы видели, что на нашем участке фронта вот-вот начнутся важные события. Мы готовились - было три рубежа: передний край, если через него противник прорвется, его ждет артиллерия, если бы и здесь прорвались, то наткнулись бы на войска Конева. Уверенность у нас была, что немцы не пройдут. В начале июля взяли пленного, немец-сапер обезвреживал мины, он рассказал, что им только что перед строем зачитали приказ Гитлера, в котором говорилось: эта битва против СССР будет окончательной. Пленный назвал и время операции - 2 часа 30 минут. Наши поверили, командующий фронтом Рокоссовский назначил артподготовку на полчаса раньше. Это значит, что 600 наших орудий сплошным огнем стали поливать передний край противника. Гул стоял такой, что человеческого голоса не было слышно. Прошло 30 минут, немцы наступление не начали. Сомнение закралось: а вдруг ловушка? Мало ли что пленный сказал. Но вдруг немцы тоже начали артподготовку. У нас такая радость была, значит, не ошиблись. И “ура” кричали, и пилотки в воздух бросали... Как мальчишки себя вели. Немцы эшелонами пустили на нас танки и пехоту - автоматчиков. Авиация появилась - бомбардировщики, а они для наших истребителей такие мишени, так их сбивали... Смотришь на небо - везде черные точки, это немецкие “юнкерсы”, и вдруг то там падает, то тут - наши истребители работают.

- Много атак пришлось отбить?

- В первый день мы отбили 11 атак. Притом немцы через каждый час вводили свежие силы, но мы неплохо держались. И так 7 дней - с утра до вечера, только ночью чуть-чуть было затишье, немножко отдыхали, а с рассветом опять бои.

- Как же вы уцелели в этой мясорубке?

- Да, это была именно мясорубка. Не знаю, кто меня спас... Уцелел. Мы все были охвачены азартом, от земли до неба черные облака гари поднимаются, крики кругом...

После войны жизнь Якупова сложилась удивительно счастливо, но счастье это не свалилось с неба, верно ведь говорят, что случай - это Бог дураков. Якупов талантливо, самоотверженно работает и честно живет, не надеясь на случай, вот поэтому его и можно назвать счастливым человеком. Харис Абдрахманович первым и единственным среди художников республики был удостоен звания “Народный художник СССР”, избран действительным членом Российской Академии художеств. Якупов - лауреат Государственных премий СССР, РФ и РТ, он 25 лет руководил татарстанским Союзом художников, был членом правления Союза художников СССР и секретарем правления Союза художников РФ.

- Когда бой утихал, вы немного рисовали?

- Нет, нет... Там были другие задачи. Спустя 7 дней немцы прекратили наступление, и мы поняли, что они выдохлись, а мы пошли в контрнаступление. Они, конечно, огрызались сильно, но были это уже не те немцы. Они сдавали деревни, города... После Курской битвы весь мир уже понимал, что победа будет непременно за советскими войсками. 1944 год был наш, немцам был капут.

- А где вы закончили войну?

- В Праге. Мы уже восьмого знали, что война вот-вот закончится, но когда мир подписали, мы еще воевали до 11 мая, такая была ситуация. Немцы отступали в сторону американских войск и не хотели сдаваться, у них была команда не сдаваться именно русским. Наши послали парламентеров, мы смотрим, немцы хорошо их приняли, не стреляют. Поговорили, наши пошли обратно, и тут немцы расстреляли их в спину. Да... А война уже кончилась... Наш командующий дал приказ стрелять по колоннам. Некуда немцам было деться, много мы их положили. На этом эпизоде в 10 часов вечера 11 мая война для нас закончилась.

- Война вам не снится?

- Сейчас уже нет, раньше часто видел во сне.

- Как во время боев находили время порисовать?

- Летом 1941 года, как я уже сказал, было не до рисования. Отступали. Попадали в окружение - без еды, без боеприпасов. До декабря этого года вообще не помнил, что я художник. Когда взяли первых пленных, тут я их стал рисовать. В начале декабря мы брали Елец, и когда уходили из него, я сделал рисунки на память. Вот видите, на выставке они будут - река Сосна, деревянный мост. Мы его потом взорвали. Технику немецкую нарисовал, свой автопортрет на переднем плане. Спустя лет двадцать после войны меня пригласили в Елец на торжества, и секретарь обкома партии спросил, где я сейчас работаю. Сказал, что художник, живу в Казани. “ Вот вы как раз тот человек, который должен нам написать большую картину о фронтовом Ельце”, - сказал он. Сейчас эта картина выставлена у них в музее. Писал я ее по фронтовым наброскам, по воспоминаниям, так что полотно получилось документальное.

- За годы войны у вас сколько альбомов собралось?

- Три осталось, четвертый сгорел. Многие из тех работ включил в эту юбилейную экспозицию. В четвертом сгоревшем альбоме было около шестидесяти рисунков. Дело было так, в районе Житомира в четыре утра мы уперлись прямо в немецкую колонну, я увидел их уже метрах в десяти. Первый немецкий снаряд попал в радиатор, я увидел огромный огненный шар... Я, к счастью, успел открыть дверь, и меня отбросило метра на четыре. Поэтому и спасся. Упал, как лягушка, автоматчики начали стрелять, я как-то ухитрился заскочить за угол дома, но шинель в двух местах у меня пробили. Пустили осветительную ракету, я бросился на землю и лежал без движения. Когда ракета погасла, побежал, рядом оказались камыши. Побрел. Вдруг слышу, что кто-то пробирается мне навстречу - камыши шуршат. У меня в правой руке пистолет, в левой граната. Смотрю, мне навстречу идет наш советский лейтенант, тоже пистолет в руках держит. Слава Богу, не успели выстрелить друг в друга. Выбраться к нашим мне все же удалось, но вот альбом сгорел, да что альбом, в той машине наших сгорело тринадцать человек. Но еще один человек, кроме меня, остался жив. И, представьте, он меня после войны нашел! Он знал, что я из Казани, знал, что художник, он только знал меня под другим именем. Меня на фронте, буквально с первых дней, начали звать Борисом, а не Харисом. Вот тот мой боевой друг и спрашивал в справочных бюро Бориса Якупова, естественно, найти меня не мог. Однажды он возвращался в Москву, и в соседнем купе ехали казанцы, они разговорились, и ему сказали, что в Казани есть художник Якупов, только не Борис, а Харис. Мой однополчанин Владимир Никанорович понял, что это я, прислал письмо в Союз художников, пригласил в Москву, так вот мы и встретились. В экспозиции, кстати, есть его портрет. Иногда видимся, перезваниваемся. Письма пишем. Пока он был на ногах, приезжал ко мне.

- После того как война закончилась, адаптироваться к мирной жизни было трудно?

- Да нет... Ад закончился. После победы я вскоре попал в госпиталь - сказалось напряжение всех этих лет. Все тело покрылось как бы коростой, в медсанбате наши девушки намазали меня цинковой мазью, других лекарств не было, а мне стало только хуже от нее. Потом велели идти в госпиталь за шестьдесят километров, шел туда три дня. Я шел по разбомбленным немецким городкам, они были практически пустыми, население куда-то попряталось. В госпитале был замечательный врач, до сих пор помню, что его звали Марк Абрамович, я его спрашиваю: “Я, наверное, умру?” Он так расхохотался! И начал меня лечить. Много там было раненых, обгорелых, в соседней палате лежала девушка, Катюша, которая наскочила на мину, и у нее оторвало обе ноги... Меня, конечно, вылечили и на тарантасе увезли в часть. На этом моя служба окончилась.

- В последние годы, какие сюжеты вы пишете чаще других?

- К выставке я написал 20 новых живописных работ, естественно, сюжеты военные. К этой выставке я готовился почти четыре года.

Якупов плоть от плоти реалист. Сейчас, когда обрушившаяся на нас свобода и бесконтрольность показали зрителю всю унылость и бесперспективность большей части авангарда, а в провинции потуги на авангардизм особенно смешны и уродливы, слово “реалист” снова становится похвальным. Впрочем, Харис Якупов никогда не гнался за модой, он имеет уважение к своему труду и к зрителю и никогда не изменял выбранному направлению. Такое постоянство дорогого стоит.

- Чем, помимо живописи, занята жизнь?

- Литературой. Написал книгу о войне, назвал “Память”. Еще одна книга вышла на татарском языке - “Живопись, любовь моя”. В ней тоже есть куски о войне. Конечно, и силы уже не те, нет того напора, что был раньше, когда трудился с утра до ночи, но ничего, еще работаю.

- А со студентами занимаетесь?

- Занимаюсь... Раньше я был строже, требовательнее. Если можно получить с ученика что-то, надо требовать. А если знаешь, что толку не будет?.. Пусть уж делает как умеет.

- Харис Абдрахманович, 9 мая как планируете отметить?

- Накануне соберемся в Союзе художников, ветеранов мало осталось, так что и молодых позовем. Посидим, повспоминаем. Мой вклад в празднование - эта выставка.

Та боль, кровь, смерти, похоже, научили его жить с удесятеренной силой, беречь каждый день и час, просто радоваться синему, без облаков гари, небу и удачному сочетанию красок на полотне. “ВиД” поздравляет Хариса Абдрахмановича с юбилеем Победы и новой выставкой и желает ему еще много-много плодотворных лет.