Сергей Соловьев
02.09.2019 Культура

Эмблемы любви и печали

Фото
Скриншот программы "В субботу вечером" от 29.08.2019

В субботу Первый канал с размахом отметил 75-летний юбилей кинорежиссера Сергея Соловьёва: без малого 11 (одиннадцать!) часов эфирного времени отдали творчеству и личности мастера. Закрадывается мысль, что Эрнст люто ненавидит Соловьёва и задался целью вызвать то же чувство у телезрителей.

Но нет, конечно, - как можно ненавидеть человека, с которым ты разделяешь любовь к БГ (первая большая работа Константина Эрнста на ТВ – документальный фильм, посвященный премьере первого студийного альбома Бориса Гребенщикова), с которым вместе вглядываешься, прищурясь, в недавнее прошлое, осмысливая, вслед за «цеховиком» Крымовым (и Натаном Эйдельманом, конечно), грань веков и отчетливо понимаешь, что о главном были старые песни – старые сегодня, а когда-то, когда всё вдруг показалось возможным,  как раз новые. Те песни, в прямом и переносном смысле, на которые вы оба настраивали свои аудитории – в телевизионном «Матадоре» один, в чувственном и не лишенном интеллектуального пространства кино – другой.

Эрнст, ведь, трагическая фигура, если вдуматься, - вызженный, испепелённый служением власти и всё ещё сохраняющий какое-то понимание и чувство реальности и даже толику романтизма; Соловьёв ему понятен и близок. А сам Соловьёв? Загадка. Вечно посмеивающийся на публике, с вечно торчащей из кармана фигой всем, способный немножко позавидовать наглости явившихся из подворотен и кочегарок новых мессий толпы и использовать это явление для самовысказывания, способный одновременно любить и расчётливо эксплуатировать того и то, кого и что любишь. Собственно, я из-за этой чеширщины и убил три часа времени на программу «В субботу вечером», посвященной юбилею Соловьёва, - очень было интересно посмотреть, кто соберётся, что будут говорить о Сергее Александровиче и что сочтёт нужным сказать он сам.  Получилось нечто неформулируемое.

Конечно, сам замысел сценаристов программы прочитывался на раз: всё закручивалось вокруг «Ассы», по-настоящему культового фильма времён горбачёвской перестройки, «перепахавшего», «открывшего», «давшего глоток свободы» etc.  Кому-то был важен Соловьёв-бунтарь, не только Соловьёв-мастер (хотя и о музе, и о музыке – фильмов и в фильмах - было сказано немало), но посмеивающийся, а временами очень печальный дедушка в студии никак не хотел входить в этот образ.

Вот Галкин (явно терявшийся от невозможности решить о чём и как спрашивать и где тут шутить), подводит к некоему бунту в Союзе кинематографистов России, то ли в 1993-м, то ли в 1994-м году: Сергей Александрович, вы же там всё перевернули, революцию, можно сказать, совершили? Пас подхватывает известный в телевизионной и продюсерской тусовке  Александр Олейников, начинает что-то нести о том, как ему, благодаря Соловьёву, дали «корочку» секретаря правления СК, а вахтёрша не хотела пускать, сказав, что если вы секретарша Соловьёва, то это ещё не даёт вам права… Пурга, и под неё на экран выводятся фото Тодоровского мл., Курехина (?), Эрнста (!) в то же одночасье оказавшихся в составе правления Союза – будто бы благодаря Соловьёву. Так что это было? - с искренним интересом спрашивает Галкин. А ничего не было, - с ухмылкой отвечает герой программы. И он говорит правду: если уж вспоминать о бунте в Союзе кинематографистов и Соловьёве-трибуне (и на трибуне съезда), то речь надо вести о 1986 годе, когда были свергнуты титаны советского кино – старший Бондарчук, Кулиджанов, Ростоцкий…  А что было в 1993-м – никто не знает, даже гугл.  Так что там важного на самом деле? Похоже, «корочки» Эрнста.

Он и явился в студии – «внезапно», выскочив из-за кулис, как чёрт из табакерки (хотя что это я себе позволяю? – явился, как бог из машины, конечно)… и тоже понёс пургу, рассказав байку про Евгения Евтушенко, которого на каком-то застолье никак не хотела принимать та самая молодежная тусовка а-ля Курехин-Цой (и Эрнст, конечно), но когда Евгений Александрович прочитал, собравшись уходить, стих, посвященный своей новой юной подруге, о «последней попытке любви», все разом его восприняли, приняли и в третьем часу ночи принялись ловить мэтру такси.  Закончил Константин Львович чудовищно выспренной пошлостью о том, что Сергей Соловьёв – «медиатор Бога», но посыл о попытках любви был ясен, как очевидный реверанс в сторону Татьяны Друбич.

А она сидела в студии с самого начала, навевая своей неувядаемостью мыслишки о Дориане Грее, - умная, сдержанная, называющая своего первого мужчину, обретенного в 16 лет, не иначе, как «Сергей Александрович» и даже бровью не повела на «медиатора». Муза, любовь и печаль ужасно старого в сравнении с ней мастера.

Потом перед гостями и телекамерами появилась их дочь из Лос-Анджелеса и совершенно чудесная, живая и яркая внучка лет 10, и оба родителя заулыбались и потеплели лицами; стало очевидным, что вот эти свои произведения они любят по-настоящему.

Потом вдруг выдал пятиминутный феерический монолог Александр Баширов, в «Ассе» очевидно намекавший внешностью на Гагарина, и студия охнула и разразилась аплодисментами и смехом, - он такой, совсем не просто артист второго плана и пьянчуга по ролям и жизни. А затем разговор опять улегся в русло умеренных замечаний, легких шуток, и так они калякали до 11 ночи, скрашивая время перед просмотром той самой «Ассы».

32 года назад, когда этот фильм вышел на экраны, я его посмотрел и был в легком шоке. От диковинного для советского кино сюжета и персонажей, от  музыки БГ, в первую очередь, разумеется, вот от этого «под небом голубым есть город золотой» (боже, как плевались от злости мои израильские приятели журналисты: как он смеет это мычать про наш Иерусалим, красть и выдавать за своё чужое ему!), от камеры Лебешева с его талантом завораживать видами запустения и разрухи, от Тани Друбич, этого распустившегося в сравнении со «Ста днями…» чувственного бутона (красная роза и  черная роза были ещё впереди)… от Цоя в финале – нет: слишком манерен, слишком плакатен. Хотя да, - перемен ждали наши сердца. 

В субботу, после просмотра, закончившегося в третьем часу ночи, осталось… вот то же неформулируемое чувство, что и от программы, посвященной юбилею Соловьёва.  Не разочарование, нет. Скорее – печаль и тяжесть на душе: перемены наступили и обманули наши ожидания, со всех сторон, и слева, и справа. Может быть, как раз потому, что мы чувствовали их необходимость и неизбежность, но не смогли отрефлексировать эти ожидания и надежды, communication tube оказался односторонним.

Соловьёв, кстати, почувствовал это, 20 лет спустя сняв «2-АССА-2» как раз о разочаровании. Эту картину я уже не стал смотреть, но знаю общее мнение: не удалась. Время ушло.

Юрий Алаев.

Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии