Страна утраченных теорий. Что пенсионная реформа говорит о будущем российского режима
Телеобращение президента РФ Владимира Путина к гражданам России по поводу пенсионной реформы дало главному редактору Carnegie.ru Александру Баунову повод порассуждать о том как и насколько неверно в политкругах и общественном мнении толкуется существо режима Путина и действия самого главы государства.
После прихода Владимира Путина к власти друг друга сменили три фундаментальных толкования его режима. Все они были чрезвычайно удобны и как универсальный инструмент интерпретаций, и с моральной точки зрения, поэтому за них до сих пор цепко держатся зарубежные и местные наблюдатели, хотя реальность опровергла все три.
Первое толкование состоит в том, что российский режим – мафиозная группа, которая управляет страной, чтобы извлекать выгоду здесь и тратить ее на хорошую жизнь на Западе. А также чтобы вывозить туда же вместе с капиталами собственных детей. Поэтому российская власть никогда не сделает ничего такого, что помешает инвестировать и проедать за границей полученную дома прибыль.
Этот взгляд целиком основан на опыте приватизации бесхозных советских активов людьми с сомнительными деньгами, Россия для него что-то вроде старого завода или скважины, а ее власти неотличимы от классических вороватых диктатур стран третьего мира. Аннексия Крыма, интервенция в Донбассе и в Сирии полностью опровергли этот взгляд, но внимательному наблюдателю ясно, что он никогда не был верен.
Для коррумпированной камарильи, которую больше всего заботит вывоз на Запад уворованных активов, российская верхушка всегда вела себя слишком неосторожно. Уже в 2008 году в Грузии она рисковала не меньше, чем шесть лет спустя в Крыму. Да и какое дело было бы ей до Сербии или Ирака, если бы она жила как обычные компрадорские элиты страны третьего мира.
Второе толкование утверждает, что президент Путин настолько озабочен собственной властью и рейтингом, что никогда не совершит ничего, что могло бы подорвать его личную популярность. Эта теория опровергнута сейчас, когда правительство предложило, Дума проголосовала, а Путин в персональном телеобращении поддержал исключительно непопулярную пенсионную реформу. Ведь мог бы и промолчать. Мог бы существенно, а не косметически изменить ее параметры, сведя все на нет. Мог бы, наконец, хотя бы подождать, когда 9 сентября пройдет единый день голосования, и не подставлять под народный гнев своих представителей на местах.
Власть, однако, играет по меркам политики очень открыто и – не частый у нас сюжет – берет на себя ответственность перед избирателем. Уступки, перечисленные в президентском телеобращении, были именно такими, на которые во время переговоров отходят с максимальной на заранее подготовленную компромиссную позицию. Власть здесь оказалась даже более открыта, чем те ее оппоненты, которые всегда критиковали режим за недостаточную приверженность рынку и верность советской инерции, а теперь вдруг стали защитниками социальных завоеваний советского времени.
Российский режим предоставляет немало оснований и для первого, и для второго толкования, но их все равно не хватило для критической массы, которая позволила бы объяснять все действия режима одним из этих способов и уверенно делать сбывающиеся прогнозы.
Почему режим не остановился перед тем, что должно было помешать его представителям хорошо жить за границей? Потому что верхушка современного российского режима ценит власть больше собственности. Россия не Филиппины и не Гватемала, именно власть, а не несколько выведенных за рубеж миллионов дают доступ в глобальную элиту и привилегию участия в мировых делах. Поэтому поиск личных миллиардов Путина по всему миру, скорее всего, не приведет к очевидному результату.
Менее высокопоставленных представителей российской политической и экономической верхушки обратила к родине невозможность стать полноценной частью западной элиты. После победы Трампа и возникшей санкционной неопределенности это стало совсем очевидно, но проясняться начало намного раньше. Веру в надежность Запада подорвал экономический кризис 2008 года – первый глобальный кризис в истории постсоветской России. Пока Кремль спасал российские компании, Запад вводил санкции по «списку Магнитского». Персональные и ограниченные, не чета нынешним, они создали неуверенность у гораздо более широкого круга лиц.
Кризис 2008 года показал, что Запад ненадежен экономически, первые санкции – что он ненадежен политически. Отказы пустить российских собственников в те или иные предприятия и отрасли добавили знания о том, что он пристрастен.
Между 2008 и 2014 годом российская элита сильно изменилась. Вопреки рыночной догме Путин оказался для нее более надежным гарантом благополучия и сохранности активов, чем Запад. Поэтому, когда настал 2014 год, у ее представителей не было ни возможности, ни мотивации остановить Путина, и новые санкции тут ничего не изменят. Наоборот, велик был соблазн счесть, что чем сильнее государство, тем сильнее его защита, а аннексия Крыма – доказательство такой силы. Прямое следствие отказа пустить российскую элиту в западную.
Четыре года спустя Путин нарушил еще одну общепринятую теорию и не побоялся уронить собственный рейтинг из-за пенсионной реформы, потому что глобальную конкурентоспособность ставит выше, чем социальные гарантии собственному населению. Советский Союз был под завязку набит социальными гарантиями, тем не менее он проиграл Западу и исчез. Поэтому Путин не боится жертвовать популярностью, отменяя унаследованные от СССР социальные гарантии ради более выгодных условий для внешней конкуренции. Надо делать как на Западе, чтобы ему же не проиграть.
Причины, по которым оба популярных толкования российского режима не подтвердились, сходятся в одной точке. Ее можно назвать безопасностью через глобальную конкурентоспособность. Речь идет не о том, чтобы догнать и перегнать Запад, а о том, чтобы в ситуации, когда стать его частью не удалось, критическим образом не отстать от него ни в действительности, ни в глазах собственных граждан. И коррумпированная компрадорская элита в стиле стран третьего мира, и советская модель, и поддержание популярности за счет старых социальных гарантий противоречат этой задаче.
Мы считаем российский режим то слишком социалистическим, полным советских призраков и ностальгии, то слишком диким капиталистическим по образцу коррумпированных клик третьего мира, то слишком популистским, не думающим ни о чем, кроме рейтингов. Однако он ни то, ни другое, ни третье.
Ни у одной коррумпированной страны третьего мира нет таких глобальных амбиций, как у России, и, в отличие от СССР, она больше не намерена использовать в соревновании с Западом социальные гарантии. Недопущенная на Запад Москва создает альтернативу Западу, но это не социальная альтернатива, а пока сбивчивая и несовершенная, но все же попытка переиграть Запад по его же правилам. Это держит Россию в растянутом, дырявом, но все же западном коридоре возможностей, не давая ей ни опуститься в ряд клептократий третьего мира, ни подняться на гранитный пьедестал СССР.
По той же причине, по какой уже опровергнуты два общепринятых толкования российского режима, со временем опровергнет и третье – что Путин собирается и будет возглавлять Россию вечно. И вчерашнее обращение с принятием на себя ответственности – лишнее доказательство того, что не собирается и не будет.
