Непутинская Россия вместо "Путина в Кремле"
16.02.2018 Политика

Непутинская Россия вместо "Путина в Кремле"

Фото
Никита Захаров

«Бывший лучший, но опальный стрелок» Московского кремля, руководитель Фонда эффективной политики Глеб Павловский продолжает убеждать публику, что в России уже приличное время правит не Путин. На сей раз сеанс разоблачения черной магии основан на критике нашумевшего доклада политолога научного сотрудника колледжа Сент-Энтони Оксфордского университета Владимира Пастухова «Выбор Путина: „проект Сечин“ vs „проект Собчак“. Россия между 2018-м и 2024 годами — сценарии и тенденции».


Я легко и без возражений воспринял пункты доклада, - говорит Павловский, -  но затем сама эта легкость согласия меня насторожила: не слишком ли близки и мы к поверхности? Во-первых, в докладе слишком много Кремля. Во-вторых, слишком много Путина. Текст начинается «выбором Путина», и им заканчивается. Всесильному Путину «удалось выстроить параллельный мир русской власти» — так ли это? 

Транзит власти?

Российская реальность сегодня, указывает Пастухов, это транзит, переход. Путинский Кремль неумолимо сползает в послепутинскую Россию. Здесь автор ссылается и на меня грешного («Россия вошла в переходную эпоху, политический смысл которой Глеб Павловский удачно определил как транзит власти»). Но тем самым мы в состоянии перехода прямо сейчас. Зачем ждать, когда Путин уйдет, раз мы уже в переходе к России без Путина? Пора искать место входа в реальность. Пока транзитом не управляем мы, им не управляет никто — нет лидеров, нет представления цели. В чем свойство момента? Не зная, какой быть переходной системе власти, мы растерянно твердим о Путине.

Кое-что меняется

Выберем что-то одно: если писать о Путине, то роман или повесть, а не политический доклад. История его по-человечески поучительна, но путинский сюжет более не указатель актуальной политики. Автор вводит читателя в курс будущих лет России, зачем же начинать осмотр с реликтов Кремля? Разве за прошлый год ничего в России не поменялось? Прозрачность политической среды выросла настолько, что слабость всемогущего президента стала общим местом. Сто человек, ищущих выгоды в его ближнем кругу, приобрели клеймо придворных. Как из-под земли весной явились тысячи противников реновации и столь потрясли Кремль, что им уступили по большинству вопросов. (Все узнали, как надо действовать, чтоб власть отступила). А стали бы мы прежде спорить так яростно в поддержку Навального или Собчак? Перепощивать свару одного кандидата с начальником штаба другого, еще и не зарегистрированного? Нет, что-то сдвинулось.

Шесть лет назад, бунтуя против предрешенности «рокировки», мы понимали, что игра проиграна — дело сделано. Едва президент Медведев выкликнул Путина своим преемником, как Путин стал президентом. Мятежи на Болотной шли в условиях свершившегося факта третьего президентства. Сегодня накануне президентства N 4 всё не так.

Кремль был полным хозяином положения, когда Болотная швыряла в лицо свое НЕТ — сегодня Кремль лишь пошл. Перед нами не государственная власть, а досадное недоразумение в круговой обороне. Их «выборы» никто не считает выборами — они тавтология, аппаратный водевиль. В 2012 году перформансы устраивали Pussy Riot, теперь в постановщиках унылые кураторы Кремля. Маневры неуклюжи, проекты повышения явки тупы. Но главное — ничто из этого не выглядит действиями самого Путина. Президента возят по стране как куклу, периодически окуная то в прорубь, то в народ.

Новая публичная сцена?

Что все это значит? В России возникла новая сцена. Политизация, начатая по своеволию правящих кругов, слишком уверенных в неуязвимости, породила политическую публичность.

Историк будущего объяснит, как и почему разрозненные элементы российской жизни в 2017 году сплавились в политическую твердь. Все или почти все инструменты новой сцены существовали и шесть лет назад (кроме Telegram, его идея пришла в голову Дурову в 2011 году, пока в двери ломился спецназ). Но существуя, они не соединялись. Кремль боялся «сетевых хомячков», а те были заворожены Кремлем. Только дерзкий акт Навального, его опасная игра самовыдвижения в 2017-м сплавила все воедино. И мы вспомнили, что в России все возможно всегда.

Открытая сцена политики охватывает сегодня если не Россию целиком, то все главные города. Выдвижение Алексея Навального на выборы 13 декабря 2016 года раскупорило всероссийские выборы президента — а не Путин на заводе Дерипаски. При отказе Навальному в регистрации сцена никуда не исчезла. Противодействие властей ее раздвигает. Открытыми стали игры Кремля — втянулась Ксения Собчак, втянулся Грудинин — и публичная сцена укрупнила обоих.

Сейчас политика в России снова открыта действию любого гражданина страны. Не ее ли шансы, деформации и недостатки следует нам обсуждать? Надо понять, на какие поля власти сможет претендовать эта сцена. Не превратит ли она самый домен власти в открытый?

Поглядите на маневры власти вокруг легитимности выборов! Было подобное в прошлом? В 2012 году оппозиция с задорными речевками МЫ ЗДЕСЬ ВЛАСТЬ не могла поставить под вопрос легальность выборов президента России. А в 2018 году вопрос о легальности вынужденно ставит власть. Нелепая идея обосновать свою легитимность искусственно (знаменитые «70% на 70%») превратила явку в переоцененный товар. На рынок Кремля-покупателя хлынули шарлатаны с предложениями ее повысить. Теперь они разъехались по регионам в роли кураторов, и легко догадаться о непоправимой беде с легальностью.

Скандальная тайна Кремля — утрата им многолетнего стратегического лидерства. Игнорируя спонтанно начавшийся постпутинский транзит, Кремль сам остался вне мейнстрима. Теперь кто угодно может заполнить стратегический вакуум — но предложений мало.

Сцена без разметки

Только возникнув, новая политика оказалась в кризисе. С одной стороны, ее сектора сопротивлялись слиянию. Яркий пример мая 2017-го, когда организаторы митинга противников реновации, расколовшись, не пропустили Навального на трибуну — привел к спаду протестной волны во втором полугодии. Они думали, что без Навального будет проще договориться с властями, — и получили лишь половину того, что могли бы.

Навальный намеренно заузил свою кампанию против коррупции, принимая ее монотемье за фокусированность. Это привело его к ошибке сентября 2017 года — пропуску шансов региональной кампании перед ЕДГ, и потере темпа в конце 2017 года.

Политизация как «хаос»?

Здесь у автора доклада возникает ожидаемое слово: «хаос». «Неизбежным следствием колебаний Путина станет накопление политической энтропии. Россия плавно, но неуклонно будет погружаться в хаос». Простим Владимиру Пастухову депрессивный мем «погружения в хаос» — политизация такой выглядит всегда. Все, что в России именуют «хаосом», обычно наиболее продуктивно.

Политизация России — это раскупоривание ее органических сил с их интересами. Власть становится малодейственна, и кто угодно действует как власть. Предсказуемость зато не снижается, а повышается: на сцену выходят люди-ориентиры интересов, и между ориентирами можно выбирать. Навальный только один из ориентиров. Его явочная тактика выбила пробку. Политизация ведет к различению политик, открывая новые поля интересов. Даже унылая путинская «цифровизация» — отложенная реакция на «блогера Навального». Но политизация интересов — вовсе не революция.

Революция или agenda 2018?

Логически незаконно введя тезис о «неминуемой революции», автор лишает права спросить, что это значило бы в современной России, и возможна ли вообще? Термин «предреволюционной ситуации» в докладе замещает вопрос о повестке происходящего и демаркации сцены действия.

Попробуем вместо «Путина, готовящего страну к преемнику» оценить позиции сторон придворной войны за собственный, отличный от Путина сценарий преемства. И увидим главное: нет «проблемы преемника» — есть проблема нехватки того, что преемник мог бы перенять. В четвертое президентство Россия вступает с развинченным институтом президентства, без конституционно правдоподобной модели власти.

Вместо «тайной жизни криминального синдиката, запаянного в экзоскелет разложившихся спецслужб» (образ для Enemy of the State!) — банальные сделки придворных бенефициаров Кремля. Автор зря укутал тему коррупции в «тайную власть». («Кремль практикует управляемую коррупцию как один из ключевых методов контроля над обществом»). Российская коррупция не управляется, она самодовлеюща. Она захватывает быт государственной власти и ее реформы, затягивая многих на среднем и низшем уровне. В нее добавлена воровская «наценка на п***ц» — страх конца Системы толкает придворных запасаться, играя на опережение других запасливых умников.

И не пора ли на свет вывести вопрос о сильном правительстве, независимом от администрации президента? Выбор между реформой и «революцией сверху», модернизацией или перестройкой мнимый. Всем сценариям нужна сильная исполнительная власть правительства — а ее нет и не предвидится. Кремлевское курирование и надзор повсеместны, не будучи исполнительной властью. Политическая задача момента — в создании сильного правительства РФ. Даже «парламентаризм», часто предлагаемый в виде панацеи (например, Михаилом Ходорковским), в России мог бы сбыться только в форме сильного кабинета, опирающегося на парламентское большинство.

Все эти проблемы — не проблемы Кремля или Путина, а наши. Государственная импотенция власти не извиняет стратегического бездействия. Стратегия начинается с прояснения ключевых пунктов повестки — независимо от их решаемости. В этой фазе доступ к ресурсам власти не имеет никакого значения. При фиксации на так называемом «режиме Путина» с его «непобедимостью» фазу прояснения упускают. Вся терминология «неуязвимого и непобедимого» Кремля деструктивна, она мифологизирует новую сцену политики. Пропущенная задача разметки сцены действий, прояснения повестки транзита и объединения первого со вторым видится мне главным недостатком доклада.

Неважно, что там с Путиным — пока он лишь отдаленный, неключевой пункт повестки дня. Искусственно удерживая фигуру Путина в фокусе, мы замутняем обзор главных полей. Все тонет в неразличимой кремлевской мгле.

Безальтернативный выбор?

Русская мысль, обожая двойственность, породила монстра безальтернативного выбора: «иного не дано». Пастухов отдает ему дань, требуя от нас «выбора одного из двух возможных сценариев русской модернизации». Рифмой к диктуемому выбору становится «русская история от Ивана Грозного до наших дней». Отчего у нас сценариев всегда только два — разве трудно помыслить большее их число? Двух сценариев в серьезной стратегии не бывает, обычно их не менее трех-четырех. Мнимые альтернативы, которые никогда не реализуются, верный признак мифа. Например — «выбор между двумя мега-проектами „Сечин“ и „Собчак“».

Проект «Собчак»?

Видно, как автор любуется этим проектом и леди-номинатором. Это не вредно, я и сам полюбовался леди в проруби. Но Владимир Пастухов обходит центральный момент: Ксения Собчак политическое дитя, прижитое АП РФ от Алексея Навального. Импровизация аппаратной системы в ответ на «известного блогера», выросшего в опасного общенационального монстра. Кандидата К. Собчак не было бы духу, не будь кандидата А. Навального. Ее значение в другом — она резонатор новой повестки.

Резонатором для слов кандидата Прохорова в 2012 году была площадь Сахарова, заполненная ста тысячами людей. Резонатором Ксении Собчак, без чего ее слов не слышно, был и остается Алексей Навальный. Реальный электорат Ксении Собчак состоит из тех, кого растолкал Алексей Навальный, кто был привлечен им, а затем им оттолкнут. В прежнем формате кампаний-проектов Кремля, на нее обратили бы самое незначительное внимание.

Ксения занята техничным делом: озвучкой. Она повторяет вслух то, что хочет слышать «говорящий класс», отзеркаливает речитативы социальных сетей. Такое зеркало более резонатор, чем сила, и конечно ничуть не проект модернизации. Такой критерий реформ как их соответствие «мечтам либералов о России с европейскими ценностями» и вовсе негоден. Либо модернизация, либо мечты — выбирайте: соответствие исключено.

Проект «Сечин»?

Описание проекта «Сечин» начинается с ложного суждения: «Сечин является скорее фигурой символической, чем политической»: вот уж нет. Маршал уходящего Путина и его будущий эпигон, Сечин реальная политическая фигура. Он непритворно гнет свою линию интересов и не чужд идеологии, весьма уродливой. «Силовой сценарий модернизации по Сечину» нечто иное, чем расстрелы либералов у кремлевской стены. Он не противник реформ вообще, но безразличен, пока не выяснит их пользу для себя и своего бизнеса. Но увы, это у него общее и со многими здравомыслящими людьми.

Пора приступить к разбору структуры конфликтов в зоне преемства, включая Путина, его ближний круг и кремлевский двор с высшей группой чиновничества в Кремле и правительстве. Во власти нет места стратегическому планированию — сценарии им обсуждать негде, да и просто запрещено — все подавляют подозрения в заговорах. Конфликт задан заранее, например, конфликт ожиданий Путина с ожиданиями его ближнего круга. Команда, которая реально правит Россией, пестра, и ее быстро затягивает водоворот транзита. Команда расслаивается, вовлекает в свои интересы истеблишмент и массы. Глупо доверять им свое будущее и свою собственность. Но если с ними вообще может быть связана некая альтернатива реформ (исключать нельзя), надо не гадать о таком сценарии — надо его навязать. Вот еще одно место политического действия.

Отвоевание времени

Система РФ постоянно выигрывает у вас время. Не со зла, она так устроена; это ее эволюционное свойство. Скорость импровизирования, метаморфоз и эскалаций власти Системы РФ выше, чем у передовых мировых субъектов. Надо ее опередить — какие средства для этого? Можно выиграть время у нее самой? Черновой ответ — да. Это возможно, поскольку Алексею Навальному в 2017 году это удалось. Политика явочных действий очертила границы власти. Зондаж Алексея Навального демонстрирует первые образцы явочной политики — политики без слова «Кремль».

Расширив идею до электоральной забастовки, он яростно ее защищает, другие ему возражают. Это уже не былой срач в сетях — потроха выборов вывалились на публичную сцену. Уже потому Навальный не мог остаться их единственным распорядителем. Но лидерство теперь требует чего-то большего, чем он готов предложить.

Отсюда следует нечто важное. Я бы назвал это политикой требований поворота власти к государственной adgend’е. Вынудить Кремль заняться реальными проблемами страны. (Среди них — конструкцией самой власти.) Но для этого надо самим сойти с обочины плакальщиков авторитарного режима. И войти в курс наших государственных задач.

Постпутинский фронт работ

В абзаце эпилога Владимир Пастухов четырежды помянул Путина. Это кода о Путине там, где нужна кода о будущем России. Судьбу Путина оставим перу Сорокина и Пелевина, она того заслужила. Сколько рассуждали, как Путин «хочет остаться в истории» — и вот он там, в ней. Никогда Владимир Путин не был столь бесспорен, как сегодня. Для мира он лицо России, внутри страны — исторический персонаж, ее создатель. Личность нашла себя в истории, но какой? Президент нелеп на подмостках постпутинской России, в тулупе и валенках с государственной символикой. Что смешнее имперского герба на валенках? Только лапти со звездой.

У нас же другая задача и другой горизонт — непутинская Россия. Нам, а не Кремлю нужна концепция фронта работ на ближайшее шестилетие. Двадцатилетняя эпоха доминирования власти кончена. Гадать о сценариях будущего некогда — сценарии придется писать самим. Определить место новой политики значит почти то же, что победить.

Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии