Долой жи-ши!
14.07.2019 Культура

Велик могучим русский языка

Фото
А.Шабунов

Журнал Esquire – российская редакция американского издания – решил опросить авторитетных лингвистов о том, какие, с их точки зрения, изменения происходят в русском языке и к чему они ведут.  Ответы по большей части оказались весьма познавательны. По крайней мере, с точки зрения пополнения словарного запаса.

В девяностые в русский язык хлынули варваризмы, в нулевые — сетевой сленг. 
Что в этом — лингвистическом — смысле можно сказать про десятые?

Гасан Гусейнов, филолог, профессор НИУ ВШЭ:

Мне кажется, процесс нужно описать иначе: в девяностые выяснилось, что настоящий язык (не как система, а как то, на чем говорят), оказывается, содержит совсем не тот словарь, какой разрешали цензура и академическая наука. И в девяностые, и в нулевые в язык хлынула иноязычная лексика из совсем новых и для России, и для остального мира областей: тут и банковская лексика, и геймерская, и прочая интернетная, и философская. Десятые годы интересны не меньше. На официальном уровне это попытка освежить советский речевой труп. На уровне официоза, или формально не зависимых, а на деле вполне зависимых от властей и даже опережающих их своей сервильностью СМИ, происходит попытка внедрения новояза. Пока эта попытка терпит крах.

Ирина Левонтина, ведущий научный сотрудник Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН:

Я не стала бы так упрощать. Большое количество заимствований было и в нулевые, и в девяностые, много их и сейчас (вспомним хайп вокруг слова хайп). Сетевой сленг популярен и сейчас. Конечно, в разные периоды активизируются разные источники новых слов: в девяностые распространилось очень много заимствований из лагерно-блатного жаргона (откат, наезд, крыша, тусовка), но есть они и сейчас (зашквар). В девяностые огромное влияние на язык оказала реклама. Есть и еще источники пополнения словаря — например, сленг геймеров (днище, тащер), язык разного рода модных практик (косплеить, шипперить) и, разумеется, офисный язык.

Что касается современной ситуации, я бы, наверное, отметила два важных явления. Во-первых, на передний план выходят новые слова и значения, связанные с психотравмой и психологической защитой, такие как токсичный (токсичные родители, токсичные отношения), газлайтить (от названия старого фильма «Газовый свет», в котором муж намеренно сводил жену с ума, заставляя ее поверить в собственную неадекватность), триггерить, хейтить, обесценить, буллинг (и травля в новом специфическом значении) и многое другое. Это общемировая тенденция (слова toxic и gaslight в последнее время входили и в английские списки слов года). Но в русском языке это происходит стремительно, прямо на наших глазах, а к тому же накладывается на особое внимание русской культуры к тонкостям человеческих отношений и разного рода «обидам».

Второе — это внезапное усиленное внимание к языку молодежи и молодежной культуре, заигрывание с молодежной аудиторией. Тому есть много причин — и в частности то, что власть внезапно и с безнадежным опозданием обнаружила, что молодежная аудитория практически полностью потеряна: можно контролировать все телевизионные каналы, но что поделать с тем, что подростки не очень помнят, как вообще включается телевизор? Политики ломятся на интервью к Дудю, власть побаивается задевать Хаски и спешно с извинениями разрешает запрещенный было концерт, интеллектуалы взахлеб обсуждают версус Оксимирона и Гнойного (кстати, да, рэп — один из актуальных источников обновления языка), губернатор зачитывает обращения к молодежи, неловко пытаясь сделать вид, что он говорит совсем как Поперечный. Детей то пугают и винтят, то заискивают перед ними. Жалкие попытки. Недавно мне позвонили с радио и спросили, нужно ли чиновникам из комитета по делам молодежи уметь изъясняться на языке этой самой молодежи. Естественно, что на этом фоне взрослые с удовольствием подхватывают от детей спосик, падик, Огонь! (спасибо, подъезд, отлично) и т. п.

Максим Кронгауз, лингвист, профессор НИУ ВШЭ и РГГУ:

Конечно, это очень упрощенный взгляд на лексику. Никакая тенденция не укладывается строго в десятилетие, никакое десятилетие не характеризуется только одной тенденцией. Но из нового я бы выделил «психотерапевтическую» лексику или новые значения такого рода: травма, границы, обесценивание и т. п.

Александр Пиперски, кандидат филологических наук, научный сотрудник ВШЭ, доцент РГГУ, лауреат премии «Просветитель»:

В десятые годы окончательно размылась граница между письменной и устной речью, между речью официальной и разговорной. В нулевые можно было говорить, что есть сетевой сленг, а есть язык реального мира, но сейчас мы проводим в интернете настолько значительную часть жизни, что про отдельный сетевой язык говорить не приходится. Мы стали писать быстро, употребляя те же выражения, которыми говорим — и вдруг оказалось, что на этом фоне тяжеловесный казённый язык смотрится раздражающе. Сейчас даже чиновники и крупные организации приходят к тому, чтобы разговаривать по-человечески: например, Мосгортранс постит антивандальный твит «Мы очень любим (сердечко) наших пассажиров и всех жителей лучшего города Земли. Но. Молодой человек, ТЫ НОРМАЛЬНЫЙ ВООБЩЕ??!!1», а лет 20 назад повесили бы мелким шрифтом объявление типа «Уважаемые пассажиры! Информируем вас, что за нанесение надписей и изображений на внутренние и внешние поверхности подвижного состава предусмотрена административная ответственность».

Сколько времени обычно нужно языку, чтобы усвоить новую норму? Как долго русский язык будет переваривать, к примеру, феминитивы?

Гасан Гусейнов:

Норму устанавливает не сам язык, а некая авторитетная языковая и политическая инстанция. Эта инстанция берет на вооружение полный словник языка Пушкина, например, и может опираться именно на него. Феминитивы русский язык подхватил уже довольно давно.

Ирина Левонтина:

Ну что же нового в феминитивах? Разве раньше мы называли певицу певцом, а Актрису актером? Просто нейтральные феминитивы есть не для всех видов деятельности. Парикмахерша и директриса звучат как будто пренебрежительно, даже поэтесса не всем нравится. Некоторые в прошлом нейтральные феминитивы, как медичка, стали звучать как-то не так и были позабыты. Это создает некоторые неудобства. Наш новый редактор сказал — если речь идет о женщине — звучит глуповато. Раньше люди выходили из положения в основном при помощи согласования: наша новая редактор сказала или хотя бы наш новый редактор сказала.  Ни появление, ни исчезновение слова медичка не вызвали никакой общественной реакции. В последнее же время феминистки подняли вопрос на принципиальную высоту: если есть артистка,  то непременно нужна и режиссерка. Реанимировали старое слово поэтка, которое в середине XIX века звучало как раз пренебрежительно. Теперь оно предлагается в качестве нейтрального. Словообразовательная система русского языка, как и других славянских языков, предоставляет нам богатые возможности. Тут, я думаю, у каждого слова будет своя судьба. Что-то приживется, что-то нет. Какой вариант победит: адвокат, адвокатесса или адвокатка? Посмотрим.

Что же касается скорости, бывает очень по-разному. Скажем, слово гламур в свое время прижилось молниеносно. А какое-нибудь слово самость уже две сотни лет никак не может завоевать полноправное положение в языке. Кто-то его употребляет, кто-то не знает, так и продолжается: и не уходит, и не остается.

Максим Кронгауз:

Если мы снова говорим о лексике, то раньше, например, считалось, что должно пройти пять лет, прежде чем включить слово в словарь новых слов. Сейчас темп жизни вообще и жизни языка резко возрос: слова появляются и почти сразу входят в обиход. Что касается феминитивов, то это не чисто языковая проблема. Некоторые феминитивы появляются сразу, как только женщины осваивают новую деятельность, например, хоккеистка или штангистка. А вот искусственно сконструированные и идеологически нагруженные слова порой сталкиваются с неприятием части носителей языка, и тут едва ли уместно говорить о безличном переваривании слов, и при постоянном использовании эти слова сохраняют некую особость. Так, даже семь десятилетий советской власти не сделали обращение товарищ полностью нейтральным для всех носителей русского языка.
 

Александр Пиперски:

Какие-то вещи проходят незамеченными и приживаются быстро: никто не обсуждал всерьез, можно ли заимствовать слова драйвер или сканер, а истории про гуртовщикамыши вместо драйвера мыши так и остались не более чем анекдотами. Если же начинается обсуждение, то закрепление новых слов замедляется: думаю, что еще несколько десятилетий мы будем обсуждать, можно ли назвать женщину-эксперта эксперткой, не писать ли в дипломах «кандидатка наук» и так далее.

Возможен ли абсолютно аполитичный язык — или, условно, выбирая между «в» и «на» Украину, носитель всегда делает политический выбор?

 Гасан Гусейнов:

Абсолютно аполитичного языка не бывает, потому что язык и есть высшее выражение политики. Базовые функции языка — общенческая, выразительная, познавательная и управленческая, и если кому-то начинает казаться, что язык может быть аполитичным, это значит только, что в мире этого человека политическое задушено. В или на — пока еще это кого-то волнует. В. И. Вернадский был и министром независимой Украины, а впоследствии стал советским (т. е. русским) академиком. В его дневнике, вышедшем в конце 1970-х, оба предлога употребляются равноправно. Тогда реконструировалась империя, и предлог «в» быстро уступил место предлогу «на». Десятилетиями этот сюжет никого не волновал. Как только Украина фактически стала самостоятельным государством, русскоязычные люди почувствовали под собой эту горошину.

Ирина Левонтина:

Собственно говоря, в языке не так уж много политического. Просто язык позволяет по одному какому-нибудь слову многое понять о говорящем. Если, скажем, человек использует выражения аннексия Крыма, Лугандон или едросня? Если другой человек употребляет слово толераст? Или демшиза? Если мы услышим «Абажур беобахтер» или Овальный? Трудно ли нам будет в общих чертах представить себе политическую ориентацию соответствующих говорящих?

С предлогами в и на ситуация примерно такая же, как с феминитивами. Лингвистически, семантически никакой проблемы тут нет, но этому различию было придано политическое звучание. Такое, кстати, не всегда удается. Была попытка так же противопоставить на Донбассе и в Донбассе (если на Украине, то в Донбассе, а если в Украине, но на Донбассе), но тут ничего не вышло. Так и осталось старое противопоставление: книжное, литературное в Донбассе и просторечное и региональное — на Донбассе.
 

Максим Кронгауз:

Носитель делает политический выбор только тогда, когда знает, что он перед ним стоит. Огромное количество людей выбирает предлог на в этой ситуации по привычке, даже не задумываясь о проблеме. Однако в эпоху идеологической правки языка его носителям, прежде всего образованным, приходится делать идеологический выбор.

Александр Пиперски:

Чтобы речь воспринималась аполитично, недостаточно быть аполитичным. Даже если человек и не задумывается, как он говорит, слушатель может вчитать ту или иную позицию и сказать: «Ага, так вот ты какой!» — а на возражения, что это неосознанно и ничего не имелось в виду, скажет: «Тем хуже, так и вскрылась твоя подсознательная сущность». Чтобы быть аполитичным, приходится прилагать специальные усилия — избегать того, что может вызвать споры. Например, говорить не «Я в августе поеду к бабушке в Украину / на Украину», а «Я вот думаю про Украину. У меня там бабушка живет, надо бы в августе к ней съездить».

Какие языковые нормы вам кажутся устаревшими (или обреченными на скорое исчезновение)?

Гасан Гусейнов:

Сначала примеры. На наших глазах вымирает сослагательное наклонение. Пропадает сложноподчиненное предложение. Вообще, письменная речь как подложка для устной — уходит. Тонкость уходит, резкость приходит. Произносительная норма — одна на всю страну — перестает иметь значение. Оказывается, можно иметь говор, за который недобрые преподаватели сценической речи когда-то (в 1970-е) били по губам. Дальше, норма вежливого обращения требовала упоминания имени собеседника, адресата при обращении к нему. Сегодня эту норму применяют на практике только старшие. Для студентов и молодых коллег совершенно нормально начать письмо словом «Здравствуйте!». Или какое-нибудь «Доброго времени суток!» — кому это здравствуйте адресовано? Сначала я ругался. Да и сейчас ругаюсь, когда получаю такое письмо. Но уже только про себя, а не вслух. По здравом размышлении понял, что автор письма, вероятно, просто разделил обращение на две части, и одна осталась в адресной строке, а другая уже не содержит имени, а только само приветствие. Люди моего поколения могут принять такое обращение за хамство. Но это подкрадывается новая норма, или новое понимание распределенного стандарта.

Ирина Левонтина:

В живом языке все время что-то меняется. Другое дело, что обычно это происходит совершенно безболезненно, люди не замечают изменений и искренне не верят, что когда-то они говорили иначе. И лишь иногда коса находит на камень. Вот род слова метро изменился с мужского (Но метро сверкнул перилами дубовыми, / Сразу всех он седоков околдовал в песенке Утесова) на средний, и это не вызвало никакой общественной реакции. А вот колебания рода слова кофе попали в поле зрения ревнителей русского языка и уже больше ста лет вызывают страсти, которые даже и не собираются затихать.

Из изменений последнего времени, которые происходят на наших глазах и которые уже можно считать «заигранными», назову одно. Сейчас дети и молодежь говорят так: Можно мне, пожалуйста, хлеб? Они даже совсем не понимают, что тут не так. А ведь до недавнего времени слово пожалуйста могло в русском языке сочетаться только с формой повелительного наклонения, например: Дайте мне, пожалуйста, хлеб! Люди моего поколения до сих пор обычно не говорят можно, пожалуйста. А вот в речи молодежи это закрепилось — вероятно, под влиянием английского (Could you please..., May I please...). И я не думаю, что это уйдет.

Максим Кронгауз:

Многие частные нормы уже давно не выполняются, в том числе и образованными носителями, о чем свидетельствуют регулярные двухминутки ненависти (практически по Оруэллу) к «нарушителям языковых норм». Один из самых известных примеров — это неразличение глаголов одеть и надеть в пользу первого. Можно сказать, что одеть вытесняет надеть из языка.
 

Александр Пиперски:

Очень вероятно, что сильно упростится склонение больших числительных, обозначающих сотни: даже самые образованные люди не умеют употреблять все эти пятисот, пятистам, пятьюстами и пятистах; на это место приходит новая единая форма пятиста — примерно так же, как у слова сорок есть только форма сорока. Или вот частица ни: под ударением она слышится только при глаголе быть (где бы он ни́ был), но и там большинство людей уже говорит где бы он не́ был. Думаю, что создатели словарей уже скоро найдут смелость разрешить эти новшества.

Чего современному русскому языку не хватает в сравнении с другими мировыми языками — если эта недостача вообще чувствуется?

Гасан Гусейнов:

Русскому языку не хватает написанных на нем правдивых текстов о жизни и о мечтах. Людям в этой стране пока нечему научить мир. Наука и политическая теория перешла на английский. Россия доедает сейчас давно ставшие ей чужими классические памятники литературы XIX века и честный отчет о страшном ХХ веке. В России и в диаспоре есть несколько десятков чрезвычайно одаренных поэтов. Но проза, научная литература, общественный диалог — все это создается на бедном, ничего не открывающем языке. Я говорю сейчас о языке в его пятой — перформативной, или преобразовательской, функции, когда из сказанного возникает новая сеть человеческих отношений и даже новое общество. Страна, в которой Прилепин — прозаик, Путин — политик, а Дугин — философ, стоит в языковом отношении на запасном пути. Или в карантине.

Ирина Левонтина:

Ну я действительно думаю, что русский язык очень богат и выразителен. Кроме того, он очень пластичен, хорошо приспосабливается к изменяющейся действительности. Если в нем чего-то недостает, он это быстро сделает — заимствует или изыщет в своих закромах. Так складывается наша история, что нам все время приходится догонять («и перегонять»). Поэтому периодически обнаруживается недостача — то метафизической лексики, то политической, то технической. Но она восполняется — разумеется, под крики пуристов: «Зачем новое слово, старых, что ль, мало?» И кстати, даже заимствуя, русский язык здорово обрабатывает слова, как по форме (например, скопипастить или Рофлянский), так и по смыслу (как сильно отличается, например, русское кураж от своего французского прототипа). Конечно, все языки разные, и каждый прекрасен по-своему. По-русски, например, трудно формулировать мысли так же кратко и чеканно, как по-английски. Зато у нас много всяких мелких словечек, позволяющих играть с собеседником в сложные игры.

Максим Кронгауз:

Каждому языку много чего не хватает. Нехватка, как и наличие, звуков, слов или грамматических категорий характеризуют язык. Например, русскому не хватает межзубных согласных и противопоставления гласных по долготе и краткости, но мы не только не страдаем от этого, но даже и не замечаем. А вот в лексике «недостача» более ощутима и становится явной, когда мы заимствуем новые слова. Раз заимствовали, значит, не хватало, хотя, наверное, без какой-то части заимствований можно было бы обойтись.

Александр Пиперски:
Не хватает вариативности — признания того, что по-русски по-разному говорят в разных странах, да и в разных частях России. Мы привыкли, что есть единая норма, исходящая из Москвы (в меньшей степени — из Петербурга), а кто говорит иначе, тот понаехал и неправ. Буквально на днях вышел интересный сборник The Soft Power of the Russian Language: Pluricentricity, Politics and if Policies, составленный коллегами из Финляндии и Израиля: они привлекли ученых из разных стран, чтобы обсудить, как обстоит дело с русским языком в мире, — оказалось, что все очень сложно и в каждой стране есть свои особенности.

Какие слова в современном русском понимают и используют неправильно — и что можно сделать, чтобы это исправить? Самый вопиющий пример? 

Гасан Гусейнов:

Многие носители русского языка неправильно понимают саму природу своего открытого миру, богатейшего космополитического языка, которым они пользуются примерно так, как мартышка очками в басне Крылова. К «нелицеприятному» напрашиваются «довлеть» в значении давить, «витиеватый» в значении извилистый, но это, так сказать, песчинки. А есть кирпичики. Несколько лет уже провожу такой эксперимент — спрашиваю некоторых, что означает выражение «искать иголку в стоге сена», и все отвечают одно и то же, что, мол, напрасный труд. А ведь главное в этой пословице — угроза, которая таится в одном-единственном почти невидимом объекте, делающем бессмысленной такую прекрасную вещь, как стог сена — приют для путника, зимний корм для скотины. Намного хуже ложки дегтя в бочке с медом. Из таких кирпичиков недопонимания состоят и наши политические словари. И тональность разговора. Ну, вы меня сами спросили, а я отвечаю все-таки резковато, не очень, может быть, вежливо. Не доросло, в общем, население нашей страны до богатств русского языка. Есть такой коктейль — «Идиот». На 50 г коньяка «Хеннесси» — 150 г кока-колы. Вот так и с нынешним русским языком обходятся авторитетные носители.

Так что исправить это сможет только новое поколение. Оно найдет, например, быстродействующее средство от словесного поноса некоторых мудрецов на букву «д», которые требуют отказаться от иностранных заимствований ради каких-то там исконно русских слов для биткойна или ксерокса, чемодана или футбола, грамоты или протопопа с патриархом.

Ирина Левонтина:
«Самый вопиющий» у каждого свой. Кто-то не выносит, когда говорят неприкасаемый в значении неприкосновенный,  кто-то эпицентр (место над центром) в значении центр, кому-то нож острый — имеет место быть или пользовать (лечить) в значении использовать. Нелицеприятный в значении неприятный — из этой же серии. Часто в подобных случаях словари в конце концов сдаются и признают испорченный вариант допустимым. Так произошло, например, со знаменитым довлеть (быть достаточным) в значении подавлять (Памятник довлеет над площадью). Это очень старая ошибка, и словари давно смирились. Хотя многие все равно это употребление не признают. Я, например, довлеть над... не говорю.

Как писал Лев Лосев, «Сам по себе живет язык, / И он переживет столетья». Язык живет своей жизнью, сам знает, что ему нужно, сам себя очищает. Это, однако, не значит, что нас не должны раздражать ошибки, что мы не можем ненавидеть или, наоборот, особенно любить какие-то слова. Язык живет сам по себе, но он живет не в словарях и грамматиках, а в нас, в нашей речи, в наших с вами текстах.

Максим Кронгауз:

Выше я назвал глагол одеть, который используется шире, чем раньше, и вытесняет надеть. Нелицеприятный в свою очередь вытесняет неприятный. Споры о таких неправильностях доносятся до всех. Раз в месяц в социальных сетях кого-то обвиняют в неправильном употреблении глагола довлеть и т. д. Мне кажется интереснее наблюдать за маленькими словечками, провоцирующими большие неправильности. Например, то теперь регулярно появляется после глагола перед что: думать то, что..., хотя его там не должно быть. Предлог о прилепляется к глаголам, раньше его не терпевшим: полагать о чем-либо или даже видеть о чем-либо. Вообще, предлоги сильно расшалились и используются совсем по-новому, взять хотя бы такие яркие, пусть и нелитературные, употребления предлога на: на галстуке, на измене, на лабутенах... Вряд ли это все можно исправить, и, соответственно, вряд ли нужно исправлять.

Александр Пиперски:

Это естественное развитие языка, с ним ничего не поделаешь и делать не надо: да, слова меняют значение и правила употребления. Скажем, в названии «Слово о полку Игореве» за 800 лет не изменилось только слово «о»: «слово» — это не «слово», а «сказание»; «полк» — не «полк», а «поход»; притяжательные прилагательные типа «Игорев» мы уже почти не употребляем и сказали бы «поход Игоря», а не «Игорев поход», и уж тем более не «поход Игорев». Так что не стоит пытаться задержать развитие языка и заставить людей использовать слова так же, как в XIX веке, или как в XVIII веке, или еще раньше.

Есть ли в современном разговорном русском языке слова, значение которых вы не понимаете? Профессиональная лексика не в счет.

Гасан Гусейнов:

Очень много таких бессмысленных слов. Их значение я понимаю, но не вижу в них смысла. «Прорывной», «масштабный». Говорящие по-русски часто используют такие выражения: «Такой-то неразрывно связан с тем-то». Или нечто «тесно связано» с чем-то еще. А как именно связано, обычно не говорят. Или вот нечто имеет «глубокое значение». Какое? Какой глубины? Такая вот густота, скрывающая пустоту.

Ирина Левонтина:
Сколько угодно. Я почти каждый день узнаю новые слова. Но если я их не понимаю, я ведь могу посмотреть в словаре, в интернете или, если это молодежное слово, спросить у детей. Правда, потом могу опять благополучно забыть. Вообще это иллюзия, что человек, хорошо владеющий русским языком, знает все нормальные слова и выражения. Каждый человек может обнаружить, что не знает слово, которое всем вокруг знакомо.

Максим Кронгауз:

Чтобы в этом убедиться, достаточно открыть словарь современного русского языка и начать читать его подряд. Незнакомые слова будут попадаться значительно чаще, чем мы ожидаем. Если же вы имеете в виду новые слова, которые еще не успели попасть в словарь, то здесь нас тоже подкарауливают неожиданности, связанные не только с непониманием. Чуть больше года назад я обратил внимание на то, что молодые люди активно используют слово рандомный вместо случайный. А совсем недавно я столкнулся еще и с вариантом рэндомный. По-видимому, через украинский или белорусский к нам пришло еще одно неожиданное заимствование — аматорский (вместо любительский). Так что современная русская речь удивляет постоянно.

Александр Пиперски:

Конечно, есть. Правда, как только я слышу что-то, чего я не понимаю, я тут же стараюсь узнать, что это значит. Вот недавно мне подкинули видео, которое помогло разобраться, что такое флексить, чилить и кринж: теперь буду знать эти слова и, может, даже употреблять. А заодно и послежу за тем, твердое или мягкое «л» в слове флекс и сколько «л» пишут в словах чилл и чилить — ведь кроме значений в языке есть еще много всего интересного.

Подготовил Игорь Кириенков

Справки от ВиД.

  1. В заголовок нами – не эсквайром – вынесена строка из стихотворения поэта-пародиста Александра Иванова.

Вот оно полностью:

«В худой котомк поклав ржаное хлебо,

Я ухожу туда, где птичья звон…

Где надо мною ходит сине небо,

Косматый облак и высокий крон.

Я дома здесь! Я здесь пришел не в гости!

Снимаю кепк, надетый набекрень,

Веселый птичк, помахивая хвостик,

Высвистывает мой стихотворень…

Зелёный травк ложится под ногами,

И сам к бумаге тянется рука…

И я шепчу дрожащие губами:

«Велик могучим русский языка!»

Написано, к слову сказать, около полувека назад. Уже тогда беспокоила поэта чистота.

  1. Esquire - ежемесячный журнал, основанный в 1933 году в США. Основные темы: культура и искусство, мода и стиль, бизнес и политика, технологии и автомобили, еда и здоровье, персонажи и интервью. В России издаётся  компанией ООО «Фэшн Пресс» с 2005 года.

 

Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии