Пьяные обезьяны
08.06.2021 Общество

США опять спиваются, или Стая пьяных обезьян всегда победит стаю трезвых

Фото
Shutterstock

С 1999 по 2017 год количество смертей, связанных с алкоголем, в США удвоилось и составило более 70000 в год, что сделало алкоголь одним из главных факторов снижения средней продолжительности жизни в стране, а тенденция такова, что статистика может показать в ближайшее время ещё более устрашающую картину, утверждает корреспондент журнала The Atlantic Кэйт Джулиан (Kate Julian). Однако погружаясь в «историю вопроса» вместе с автором, мы можем с удивлением обнаружить, что 40 тысяч знаков статьи легко умещаются в сказанное Омаром Хайамом почти 900 лет назад: «пить можно всем, // лишь нужно только // Знать с кем, за что, когда и сколько».

Корабль «Мэйфлауэр» (английское торговое судно, на котором англичане в 1620 году пересекли Атлантический океан и основали Плимутскую колонию, одно из первых британских поселений в Северной Америке — прим. ред.) причалил в Плимут-Роке потому, что, как опасались члены экипажа, плывшие на нем, «отцы-пилигримы» потребляли слишком много пива. Корабль направлялся к устью реки Гудзон, когда его моряки (которые, как и большинство европейцев того времени, предпочитали пиво воде) запаниковали из-за возможности остаться из-за пассажиров без пива, и пригрозили мятежом. Поэтому иммигранты были выброшены на берег еще до места назначения, и остались без пива. Уильям Брэдфорд (один из отцов-пилигримов и основателей Плимутской колонии на территории современного Массачусетса, её губернатор и один из первых американских историков — прим. ред.) горько жаловался на это в своем дневнике, написанном той зимой. Это действительно было ужасно, если учесть, с какими проблемами столкнулись те мигранты (едва ли половина дожила до весны). Но вскоре они не только варили свое собственное пиво, но и импортировали вина, а также крепкие спиртные напитки. И уже через пару поколений пуритане, такие как Коттон Мэзер (американский проповедник, религиозный моралист, биолог и медик и писатель, оказавший значительное влияние на американскую политическую мысль XVIII века — при. ред.) предупреждали, что «потоки рома» могут «сокрушить в нас все добродетели».

Джордж Вашингтон впервые занял выборную должность в 1758 году, получив поддержку избирателей. (Говорят, что он дал им около 500 литров алкоголя, и этого оказалось достаточно для того, чтобы получить 307 голосов и место в Палате бюргеров Вирджинии — первом избирательном представительном органе Америки). Во время Войны за независимость он использовал ту же тактику, чтобы осчастливить солдат, а позже он вообще стал одним из главных производителей виски в стране. Но, тем не менее, он всегда начинал морализировать, когда дело касалось пьянства других людей, которое в 1789 году он назвал «причиной утраты половины рабочей силы в этой стране».

Хотя Вашингтон и был лицемером, он был прав. Новая страна находилась в упадке, и в последующие годы пьянство в ней только увеличилось. К 1830 году средний взрослый американец потреблял примерно в три раза больше спиртного, чем мы пьем сегодня. Понятно, что за этим последовал повсеместный алкоголизм, что открыло долгий вынужденный путь страны к сухому закону.

Во всей этой истории по-настоящему американским является не то, какое выдающееся место занимал алкоголь в нашей истории (это относится и ко многим другим странам), а та страстность, с которым мы предавались крайностям. Американцы то употребляют алкоголь гораздо более неблагополучным образом, чем люди в других сообществах, то начинают осуждать всякое употребление алкоголя вообще. Снова и снова эра излишеств порождает эру отречения: пьянство, трезвость, пьянство, трезвость.

Сейчас мы находимся как раз в очередном периодическом кризисе из-за алкоголя, и обе тенденции проявляются сразу вместе. С начала 21-го тысячелетия потребление алкоголя резко возросло, что сменило длительное снижение на протяжении 1980-х и 90-х годов. До пандемии некоторые аспекты этой устрашающей перемены казались просто забавными, если только вы не думали о них слишком много. В 20-м веке вы могли купить вино в любом супермаркете, но не могли пить его там же. Теперь в некоторых продуктовых магазинах есть винные бары, разливное пиво, вывески, приглашающие вас на «шопинг и глоток», и тележки с подстаканниками.

Число настоящих баров уменьшилось, но пить теперь можно во многих других местах, где раньше было нельзя: салоны и бутики раздают дешевые алкогольные энергетики в пластиковых стаканчиках. В кинотеатрах подают алкоголь, в кофейнях Starbucks — алкоголь, в зоопарках — алкоголь. Мамочки носят кофейные кружки с надписью «ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ ВИНОМ», хотя для тайного дневного питья лучшим вариантом может быть один из новых крепких зельтерских напитков: разбавленное солодовое виски, выдаваемое и обозначаемое — именно для этой цели — за натуральную газировку.

Еще до того, как covid-19 достиг Америки, последствия всего этого настигли нас. С 1999 по 2017 год количество смертей, связанных с алкоголем, в США удвоилось и составило более 70000 в год, что сделало алкоголь одним из главных факторов снижения средней продолжительности жизни в США. В ближайшей перспективе эти цифры, вероятно, еще больше возрастут: во время пандемии частота употребления алкоголя выросла, как и объемы продажи крепких спиртных напитков. К февралю этого года почти четверть американцев заявили, что за последний год они стали больше пить, чтобы справиться со стрессом.

Объяснить эти тенденции сложно; они идут вразрез со многими недавними ожиданиями. Не так давно миллениалов превозносили как самое непьющее поколение — они мало пили в подростковом возрасте, они были «любопытными трезвенниками», они были так замечательно сосредоточены на своем здоровье — и все же сейчас они пьют крепкий алкогольный энергетик White Claw c фруктовой и умирают от цирроз печени рекордными темпами. Это, видимо, никак не является неизбежным ответом на жизнь 21-го века: в других странах с глубоко укоренившимися алкогольными привычками, среди которых Великобритания и Россия, в последние годы, наоборот, наблюдалось существенное снижение употребления спиртных напитков.

Тем временем освещение проблемы в СМИ перешло от бодрого преувеличения пользы вина для здоровья (теперь оспариваемого) до криков о том, что никакое количество алкоголя никогда не бывает безопасным; что он может вызвать у вас рак и наверняка заставит вас умереть раньше срока. Но, кажется, даже те, кто прислушивается к этому, реагируют как-то беспорядочно и противоречиво. Некоторые из моих друзей — в основном женщины 30-40-летнего возраста, то есть в группе, в которой отмечается особенно резкий всплеск пьянства — регулярно заявляют, что у них длительный перерыв в выпивке, и тут же возвращаются в пьянство. Одна из них на одном дыхании перешла от восхваления прелестей «Трезвого января» к забавным историям о пакетиках с препаратом от похмелья. У нескольких из нас есть один и тот же (замечательный) врач, и после ежегодных медицинских осмотров мы сравниваем свои заметки о все более и более острых вопросах, которые она задает об алкоголе. «Может, приберечь вино на выходные?» — предлагает она с таким настойчивым подъемом, что с таким же успехом могла бы сказать: «Может, вам не нужно каждый день вбивать себе гвозди в череп?»

Выходя из пандемии, большинство из нас хотят знать, не слишком ли много мы пьем? И еще: сколько пьют другие люди? И еще: действительно ли алкоголь настолько вреден?

Ответ на все эти вопросы, как ни странно, зависит не только от того, сколько вы пьете, но и от того, как, где и с кем вы это делаете. Но прежде чем мы дойдем до этого, нам нужно рассмотреть более простой вопрос, над которым мы редко задумываемся: почему мы вообще пьем? Под «нами» я имею в виду как американцев образца 2021 года, так и все человечество за последние несколько тысячелетий.

Давайте сразу уберем часть ответа — «Потому что это приятно». При употреблении алкоголя вырабатываются эндорфины, естественные опиаты, которые также активируются, помимо прочего, едой и сексом. Другая часть ответа — «Потому что мы можем». Естественный отбор наделил людей способностью пить большинство других млекопитающих. У многих их видов есть ферменты, которые расщепляют алкоголь и позволяют организму выводить его из организма, предупреждая смерть от отравления. Но около 10 миллионов лет назад генетическая мутация наградила наших далеких предков таким усиленным ферментом, который увеличил их возможности по расщеплению алкоголя в 40 раз.

Эта мутация произошла примерно в то время, когда серьезное нарушение климата изменило ландшафт Восточной Африки, что в конечном итоге привело к массовому вымиранию человекообразных. Ведущая теория гласит, что в последующей схватке за еду наши предки употребляли в пищу перебродившие фрукты, подбирая их с почвы тропических лесов. Те особи, которым нравился запах и вкус алкоголя и которые хорошо его усваивали, получали «кураж» и дополнительные калории. В эволюционных голодных играх пьяные обезьяны побеждают трезвых.

Но даже если предположить, что эта история естественного отбора верна, она не объясняет, почему 10 миллионов лет спустя я так люблю вино. «Это должно озадачивать нас больше, чем это происходит на самом деле, — пишет Эдвард Слингерленд в своей обширной и интригующей новой книге "Пьяные: как мы пили, танцевали и доспотыкались до цивилизации". — Как же так произошло, что самым важным движущим мотивом человеческой изобретательности стала проблема, как человеку напиться пьяным?». Ущерб, наносимый алкоголем, огромен: нарушение мышления и моторики, агрессивность, травмы и уязвимость для всех видов агрессии, разрушение печени и мозга, импотенция, алкоголизм и ранняя смерть. Но почему же тогда эволюция конечном итоге не отвела нас от алкоголя по мере того как его важность в качестве временного дополнения в получении добавочных калорий сильно уменьшилась — скажем, не отдав предпочтение генотипам, связанным с ненавистью ко вкусу алкоголя? То, что это не так, говорит о том, что вред алкоголя в долгосрочной перспективе перевешивался его некоторыми серьезными преимуществами.

Версии этой идеи недавно всплыли на академических конференциях, в научных журналах и публикациях (во многом это заслуга британского антрополога Робина Данбара). Тема алкоголя услужливо обобщается в литературе, а затем в ней появляется наиболее радикальное заключение: люди создали алкоголь не только для того, чтобы просто «поддавать» — это помогает строить цивилизацию. Слингерленд не забывает и о темной стороне алкоголя, и его исследование того, когда и почему его вред перевешивает его преимущества, встревожит некоторых американских пьющих. Тем не менее, он описывает свою книгу как «целостную защиту алкоголя». И он сразу же объявляет, что «на самом деле, может быть, нам лучше время от времени связывать себя с алкоголем».

Слингерленд — профессор Университета Британской Колумбии (UBC), большую часть своей карьеры специализирующийся на древней китайской религии и философии. В беседе этой весной я заметил, что кажется странным, что он только что посвятил несколько лет своей жизни предмету, находящемуся так далеко за пределами его основных научных интересов. Он ответил, что алкоголь не так уж выходит за пределы его специальности, как может показаться. Как недавно понял ученый, опьянение и религия — это похожие загадки, интересные по очень схожим причинам. Еще в своей дипломной работе в Стэнфорде в 1990-х годах он находил странным, что во всех культурах и в разные периоды времени люди шли на такие экстраординарные (и часто болезненные и дорогостоящие) способы доставить удовольствие каким-то невидимым существам — богам.

В 2012 году Слингерленд и несколько ученых в других областях выиграли большой грант на изучение религии с точки зрения эволюции. С тех пор они утверждают, что религия помогла людям сотрудничать в гораздо большем масштабе, чем когда они были охотниками-собирателями. Например, вера в богов-моралистов-карателей могла препятствовать поведению, затрудняющему мирное сосуществование (скажем, воровство или убийство). И одновременно, группы с такими убеждениями были более солидарны, что позволяло им побеждать или поглощать другие группы.

Примерно в то же время Слингерленд опубликовал основанную на социальных науках книгу по самопознанию под названием «Попытки не пытаться». В нем он утверждал, что древняя даосская концепция «у-вэй» (сродни тому, что мы теперь называем теорией «потока») может помочь нам как лучше приспосабливаться к требованиям современной жизни, так и легче справляться с более вечной проблемой общения с другими людьми. Он мимоходом отметил, что интоксиканты представляют собой химическое сокращение «у-вэй» — подавляя наш рациональный разум, они могут дать волю творчеству, а также сделать нас более общительными.

Позднее в своем выступлении на тему «у-вэй» в сети Google Слингерленд высказал примерно то же самое в отношении опьянения. Во время вопросов и ответов кто-то из аудитории рассказал ему о «пике Баллмера» — гипотезе, названной в честь бывшего генерального директора Microsoft Стива Баллмера, о том, что алкоголь может влиять на способности к программированию. Выпейте некоторое количество спиртного, и вам станет легче работать. Если выпить слишком много — все пойдет к черту. Поговаривают, что некоторые программисты ставили себе капельницы со спиртом, в надежде подольше зависнуть на вершине «кривой вдохновения».

Позже хозяева из Google повели его в «виски-комнату», гостиную со столом для настольного футбола и то, что Слингерленд описал мне как «потрясающую коллекцию коллекционных односолодовых виски». По словам людей из Google, зал был создан для того, чтобы вдохновлять программистов, испытывающих творческий спад. Они могли налить себе виски, утонуть в кресле-мешке и поболтать с кем-нибудь о пустяках. По их словам, это помогало им психологически раскрепоститься, активнее сотрудничать с коллегами и находить новые контакты. В тот момент что-то щелкнуло и для Слингерленда: «Я начал думать, что алкоголь — действительно очень полезный инструмент культуры». Он начал считать, что алкоголь, как своеобразная «социальная смазка» и как элемент, способствующий развитию творческих способностей, может сыграть заметную роль в человеческом обществе и, скорее всего, был активно вовлечен в его формирование.

Слингерленд с запоздание осознал, насколько изменило его профессиональную жизнь появление паба несколькими годами ранее в кампусе UBC. «Мы начали встречаться там по пятницам, перед возвращением домой, — сказал он мне. — Психологи, экономисты, археологи — у нас не было ничего общего — болтали за пивом». Напитки обеспечивали достаточно раскрепощения для того, чтобы разговор не истощался. Развернулись увлекательные беседы о религии. Слингерленд сомневается, что без них он начал бы исследовать эволюционные функции религии, не говоря уже о том, чтобы написать книгу «Пьяные».

Что появилось прежде — хлеб или пиво? В течение долгого времени большинство археологов предполагали, что необходимость в хлебе была тем, что побудило людей оседать на одном месте, сотрудничать коллективами и совершать аграрную революцию. В этой версии событий начало пивоварения произошло позже — это был просто неожиданный бонус к хлебу. Но в последнее время все больше ученых начали серьезно относиться к гипотезе о том, что именно пиво свело людей вместе. (Хотя «пиво» может быть не совсем подходящим словом. Доисторический алкоголь был больше похож на перебродивший настой из того, что росло поблизости.)

Последние 25 лет археологи работали над раскопками руин Гёбекли Тепе, храма на востоке Турции. Он датируется примерно 10 000 годом до нашей эры, что примерно в два раза старше Стоунхенджа (каменное мегалитическое сооружение в Англии — прим. ред.). Храм сложен из огромных каменных плит, которые могли вытащить из ближайшего карьера только сотни человек. Насколько известно археологам, в тех местах никто не жил. Там никто не занимался сельским хозяйством. Люди собирались там для того, чтобы праздновать, как на современных вечеринках. «Остатки того, что похоже на пивоваренные чаны, в сочетании с изображениями праздничных сцен и танцев позволяют предположить, что люди собирались там группами, варили зерно или виноград, — пишет Слингерленд, — а затем напивались сваренными хмельными напитками».

На протяжении десятилетий ученые предложили множество теорий относительно того, почему мы все еще употребляем алкоголь, несмотря на его вред и на то, что прошли миллионы лет с тех пор, как наши предки начали пьянствовать. Некоторые предполагают, что у него, должно быть, была какая-то промежуточная цель, которую он с тех пор изжил. (Например, возможно, было безопаснее пить алкоголь, чем неочищенную воду — ферментация убивает патогены.) Слингерленд подвергает сомнению большинство этих объяснений. Ведь кипятить воду для ее обеззараживания гораздо проще, чем, например, варить пиво.

Гёбекли-тепе и другие археологические находки, указывающие на очень раннее употребление алкоголя, приближают нас к удовлетворительному объяснению. Архитектура храма позволяет нам ярко представить себе ту магнетическую роль, которую алкоголь мог играть для доисторических народов. Как представляет себе Слингерленд, обещание еды и питья привлекало охотников-собирателей со всех сторон в количестве, достаточном, чтобы сдвинуть гигантские каменные столбы. После постройки и сам храм, и те пиры, для которых он стал домом, придавали его создателям авторитет, а участникам чувство общности. «Периодические пиршества с алкоголем, — пишет он, — служили своего рода „клеем", скрепляющим культуру, создавшую Гёбекли-тепе».

Скорее всего, все было сложнее. Не просто пьяное сотрудничество, а принуждение, вероятно, сыграло главную роль в строительстве ранних архитектурных памятников и в поддержании порядка в ранних обществах. Тем не менее, сплоченность была очень важной, и в этом суть аргумента Слингерленда: социальные связи остро необходимы человеческому обществу, а алкоголь был важным средством формирования таких связей. Сравните нас с нашими конкурентоспособными, капризными кузенами-шимпанзе. Размещение сотен не состоящих в родстве шимпанзе в непосредственной близости на несколько часов привело бы к «крови и расчлененке», отмечает Слингерленд, а не к вечеринке с танцами и определенно не к совместному перетаскиванию гигантских камней. Человеческая цивилизация требует «индивидуального и коллективного творчества, интенсивного сотрудничества, терпимости к незнакомцам и незнакомым группам, а также той степени открытости и доверия, которым нет равных среди наших ближайших родственников приматов». Это требует, чтобы мы не только жили в мире друг с другом, но и становились союзниками и друзьями.

Что касается того, как алкоголь помогает в этом процессе, Слингерленд в основном обращает внимание на его способности подавлять активность префронтальной коры и на то, как возникающее растормаживание позволяет нам достичь более игривого, доверчивого, «детского состояния». Другие важные социальные преимущества могут быть получены от эндорфинов, которые играют ключевую роль в социальных связях. Как и многие вещи, которые объединяют людей — смех, танцы, пение, рассказывание историй, секс, религиозные ритуалы — употребление алкоголя вызывает их активное продуцирование. Слингерленд отмечает здесь благоприятный цикл: алкоголь не просто высвобождает поток эндорфинов, способствующих укреплению наших социальных связей; уменьшая нашу закрепощенность, он подталкивает нас к другим вещам, которые запускают продуцирование эндорфинов и установление социальных связей.

Со временем группы, которые пили вместе, сплотились и процветали, доминируя над меньшими группами — так же, как и те, которые молились вместе. Моменты слегка «хмельной креативности» и последующих инноваций могли дать им еще одно преимущество. Как гласит теория Слингерленда, в конечном счете пившие племена побеждали трезвых.

Но эта радужная история о том, как алкоголь создавал людям больше друзей и развитую цивилизацию, отмечена двумя огромными звездочками: все это было до появления крепких спиртных напитков и до того, как люди начали регулярно пить в одиночку.

Ранние греки разбавляли вино водой. Они считали варварством потребление неразбавленного вина — этого источника хаоса и насилия. «Они были бы в ужасе от потенциального хаоса, содержащегося в бутылке бренди», — пишет Слингерленд. Он отмечает, что «люди — это высшие приматы, созданные для того, чтобы пить, но не водку 100-градусной крепости. Мы также не можем контролировать употребление алкоголя без социальной поддержки».

Дистиллированный алкоголь появился относительно недавно — он получил широкое распространение в Китае в 13 веке и в Европе с 16 по 18 века, — и это совсем другое дело, чем то, что было до него. Опавший виноград, забродивший на земле, содержит около 3% алкоголя по объему. В пиве и вине его около 5% и 11% соответственно. На этих уровнях, если только люди не выбиваются из сил, им редко удается выпить столько, чтобы потерять сознание, не говоря уже о смерти. Однако современный спиртосодержащий алкоголь состоит на 40-50% по объему из чистого спирта, что позволяет легко проскочить состояние приятного социального опьянения и ворваться в зону разнообразных трагических последствий.

Так же, как люди научились любить свой джин и виски, все больше из них (особенно в некоторых частях Европы и Северной Америки) начали пить вне семейных обедов и общественных мероприятий. Когда пришла промышленная революция, употребление алкоголя перестало быть неспешным время провождением. В питейных заведениях внезапно стали появляться длинные прилавки, которые мы сегодня ассоциируем со словом «бар», что позволяет людям пить «на ходу», а не за большим столом в компании с другими пьющими. Эта короткая «пробежка» по бару отражает довольно резкий отход от прежних традиций: по мнению антропологов, почти в каждую предшествовавшую эпоху и в каждом обществе одиночное употребление алкоголя было почти неслыханным делом среди людей.

Социальный контекст употребления алкоголя имеет большое значение с точки зрения того того, как алкоголь влияет на нас психологически. Хотя мы склонны думать, что алкоголь снижает тревожность, это не всегда так. Как недавно сказал мне Майкл Сайетт, ведущий исследователь проблем, связанных с алкоголем в Университете Питтсбурга, если вы упаковываете алкоголь в качестве «противотревожной сыворотки» и отправляете ее на утверждение в американское Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA), то она никогда не будет одобрена. Сайетт и его бывшая аспирантка Кейси Кресвелл, профессор института Карнеги-Меллона, изучающая проблемы одиночного алкоголизма, пришли к убеждению, что одним из ключей к пониманию неравномерного воздействия алкоголя на человека может быть присутствие других людей. Тщательно проработав литературу, накопленную за десятилетия, Кресвелл сообщает, что в редких экспериментах, в которых сравнивалось социальное и одиночное употребление алкоголя, употребление алкоголя с другими, как правило, вызывает радость и даже эйфорию, в то время как употребление алкоголя в одиночку не вызывает ни того, ни другого — если одиноко пьющие что-то и испытывают, то все нарастающую депрессию по мере увеличения дозы.

Сам Сайетт потратил большую часть последних 20 лет, пытаясь разобраться в родственном вопросе: почему пьянство в обществе может быть таким полезным. В исследовании 2012 года он и Кресвелл разделили 720 людей на группы, некоторым из которых давали коктейли с водкой, а другим — безалкогольные коктейли. По ряду объективных критериев, те участники эксперимента, которые потребляли коктейли с водкой, выглядели значительно счастливее участников из второй группы. И что даже более важно, судя по всему, они по-разному реагировали друг на друга. Первые переживали то, что Сайетт называет «золотыми моментами», искренне и одновременно улыбаясь друг другу. Их разговоры протекали легче, и их позитивное настроение казалось заразительным. Другими словами, алкоголь помогал им получать больше удовольствия от общения друг с другом.

Это исследование может пролить свет на другую загадку: почему, согласно данным ряда крупномасштабных опросов, люди, которые пьют мало или умеренно, более счастливы и психологически здоровы, чем те, кто воздерживается от алкоголя? Антрополог Робин Данбар изучал этот вопрос в большом исследовании взрослых британцев и их привычек к употреблению алкоголя. Он сообщает, что те, кто регулярно посещает пабы, более счастливы и удовлетворены, чем те, кто этого не делает. И не потому, что они пьют, а потому, что у них больше друзей. И Данбар демонстрирует, что, как правило, к большему количеству друзей приводит посещение паба, а не наоборот. Разумеется, употребление алкоголя в обществе тоже может вызвать проблемы — и направить людей на путь алкогольного расстройства. (Исследование Сайетта отчасти фокусируется на том, как это происходит, и почему некоторые экстраверты, например, могут считать, что социальным преимуществам алкоголя особенно трудно сопротивляться.) Но употребление алкоголя в одиночестве — даже с семьей где-то на заднем плане — однозначно пагубно, потому что оно сопровождается всеми рисками, связанными с алкоголем, не принося при этом человеку никакой социальной пользы. В отрыве от привычной социальной атмосферы выпивка становится чем-то вроде бегства от жизни.

Культура здорового употребления алкоголя в Южной Европе вряд ли является новостью, но ее атрибуты достаточно интересны, чтобы рассказать о них еще раз: несмотря на широкое употребление алкоголя, в Италии одни из самых низких показателей алкоголизма в мире. Его жители пьют в основном вино и пиво и почти исключительно за едой с другими людьми. Когда крепкий алкоголь и употребляется, то принимают его обычно в небольших количествах, либо непосредственно перед едой, либо после нее. Алкоголь рассматривается здесь как еда, а не как наркотик. В Италии не рекомендуется пить, чтобы напиться, как и пить в одиночестве. То, как пьют итальянцы сегодня, может быть не совсем так же, как пили они в античные времена, но это все же подчеркивает пользу алкоголя и помогает ограничить его вред. Как сказал мне Слингерленд, культура пития в Италии является абсолютно полярной тому, как многие люди пьют в Соединенных Штатах.

Возможно, совсем не американцы придумали крепкую выпивку, но у нас есть веские основания полагать, что это питие в одиночку, почти неслыханное в Старом Свете, привилось именно в Америке. В начале 19-го века одиночное пьянство стало в Америке таким привычным явлением, что даже не нуждалось в особом названии. Американцы стали называть его «весельем» или «шалостью» — то есть словами, которые звучат намного веселее, чем скрывающиеся за ними одно-двух-трехдневные запои в одиночестве.

В своей книге 1979 года под названием «Алкогольная республика» историк У. Рорабо скрупулезно подсчитал ошеломляющее количество алкоголя, которое первые американцы выпивали ежедневно. В 1830 году, когда потребление спиртных напитков в Америке достигло рекордно высокого уровня. Средний взрослый американец потреблял более 30 литров спиртных напитков в год в пересчете на чистый спирт. Большая часть этого была в виде виски (которое, благодаря излишкам зерна, иногда было дешевле молока), и большую часть его пили дома. И это было лучше, чем другой любимый напиток первых американцев — домашний сидр. Многие люди, в том числе дети, пили сидр при каждом приеме пищи; семья легко справлялась с бочкой в неделю. Короче говоря, американцы начала 1800-х годов редко бывали в состоянии, которое можно было бы охарактеризовать как трезвое, и большую часть времени они пили, чтобы напиться.

Рорабо утверждал, что это стремление к забвению является результатом почти беспрецедентных темпов перемен в Америке между 1790 и 1830 годами. Как писал Рорабо, благодаря быстрой миграции на запад в годы до появления железных дорог, каналов и пароходов, «больше американцев жили в изоляции и оторванности от общества, чем когда-либо прежде, или впоследствии». Тем временем на более густонаселенном Востоке старые социальные связи рассыпались, города разрослись, а индустриализация перевернула рынок труда, что привело к глубоким социальным пертурбациям и массовому несоответствию между навыками, которыми человек располагал, и работой, которую он выполнял. Рорабо пришел к выводу, что возникшие в результате этих явлений у людей чувства одиночества и тревоги заставляли их заглушать свою боль алкоголем.

Движение за умеренность в потреблении алкоголя, возникшее в последующие десятилетия, было более рациональным (и многовекторным) ответом на все это, если смотреть на него сквозь прошедшее время. Вместо того, чтобы настаивать на полном запрете, многие защитники поддерживали некую комбинацию личной умеренности, запрета на спиртные напитки и контроля над теми, кто наживается на алкоголе. Воздержание не было исключительно американской навязчивой идеей. Как показывает Марк Лоуренс Шрад в своей новой книге «Борьба с алкогольной индустрией: мировая история сухих законов», опасения по поводу вредного воздействия на людей крепких спиртных напитков носили интернациональный характер: более двадцати стран вводили запрет алкоголя в той или иной форме.

Однако версия, вступившая в силу в 1920 году в Соединенных Штатах, была, безусловно, самым радикальным подходом из принятых в мире, и строилась на принципе «все или ничего». Фактически, запрет привел к резкому сокращению употребления алкоголя в Америке. В 1935 году, через два года после его отмены, потребление алкоголя на душу населения в стране было вполовину меньше того, что фиксировалось в начале века. Заболеваемость циррозом печени также резко упала, и в течение десятилетий оставалась значительно ниже уровней, существовавших до запрета.

Движение за воздержание дало еще один поразительный результат: оно раскололо страну на пьющих и трезвенников. Пьющие в среднем были более образованными и обеспеченными, чем непьющие, а также с большей вероятностью жили в городах или на побережьях. А непьющая Америка была более сельской, более южной, более среднезападной, более верующей и менее образованной. По сей день в него входит около трети взрослого населения США — это более высокая доля трезвенников, чем во многих других западных странах.

Вместе с тем, как пишет Кристин Сисмондо в своей книге «Америка идет в бар», Восемнадцатая поправка, изгнав массовые попойки из «салунов», привела к перемещению алкоголя в гостиные деревенских домов, где он в основном потом и оставался. Это одна из причин того, что, несмотря на общее снижение уровня употребления алкоголя, его употребление среди женщин стало более социально приемлемым. В общественных питейных заведениях долгое время преобладали мужчины, но дом — совсем другое дело, как и кафе-бары, которые, как правило, были более гостеприимными для особ женского пола.

После отмены сухого закона алкогольная промышленность воздержалась от агрессивного маркетинга, особенно крепкого алкоголя. Тем не менее, потребление спиртного неуклонно росло, достигнув в начале 1970-х годов уровней, существовавших до запрета, а затем и стремительно превысив их. Примерно в то же время большинство штатов снизили начальный возраст разрешенного употребления алкоголя с 21 до 18 (вслед за изменением избирательного возраста) — поэтому люди, родившиеся в эпоху бэби-бума (а это самое многочисленное поколение на сегодняшний день), быстрее начинали пить. В качестве иллюстрации того, что произошло дальше, я направлю вас к фильму «Поддатые и сбитые с толку» (Dazed and confused).

Пик употребления алкоголя пришелся на 1981 год, когда — как и следовало ожидать — страна вдруг увидела горы пустых пивных банок, разбросанных по всем лужайкам и паркам, и коллективно очнулась. То, что последовало за этим, было названо «эпохой нео-умеренности». Были повышены налоги на алкоголь, на все емкости с ним были нанесены предупреждающие надписи. Возраст, с которого разрешалось употребления алкоголя, вернулся к 21 году, и наконец, весьма суровыми стали наказания за вождение автомобиля в нетрезвом виде. Возросла осведомленность людей о внутриутробном алкогольном синдроме, что вызвало типичную американскую гипер-реакцию: в отличие от Европы, где беременных женщин уверяли, что легкое употребление алкоголя остается безопасным, в США, повсюду начали кричать о том, что капля вина может погубить ребенка. К концу 1990-х годов объем потребляемого в стране ежегодно алкоголя снизился на пятую часть.

А потом кривая опять поползла вверх, где и остается сейчас. На рубеже тысячелетий американцы сказали: «К черту все это» и налили себе «второй глоток», и с тех пор почти каждый год мы выпиваем больше вина и больше крепких спиртных напитков, чем годом ранее. Но почему?

Один ответ состоит в том, что в США сделали то, добиваясь чего алкогольная индустрия потратила миллиарды долларов: в 90-х производители спиртных напитков, наконец-то вернули рекламу алкоголя на телеэкраны. Они также разработали новые продукты, которые могут вызвать привыкание у тех, кто не употребляет чистый алкоголь (например, сладкие алкогольные напитки, такие как Smirnoff Ice и Mike's Hard Lemonade и т.д.). Виноделы получили большую выгоду от получившей тогда широкое распространение идеи о том, что умеренное потребление вина может быть полезно для здоровья. (Как пишет Иэн Гейтли в своей книге «Питие: история культуры алкоголя», через месяц после того, как в популярной телепрограмме «60 минут» был запущен широко обсуждавшийся сюжет, посвященный так называемому французскому парадоксу — о том, что вино может объяснить низкий уровень сердечных заболеваний во Франции — продажи в США красного вина подскочили на 44%).

Но это не объясняет, почему американцы стали вдруг так восприимчивы к предложению алкоголя. Некоторые утверждают, что наше повышенное потребление является реакцией на различные стрессовые факторы, возникшие в этот период. (Гейтли, например, упоминает «эффект 11 сентября» — он отмечает, что в 2002 году потребление алкогольных напитков выросло на 10% по сравнению с предыдущим годом.) Это кажется более близким к истине. Это также может помочь объяснить, почему на женщин приходится такая непропорциональная доля нынешнего увеличения употребления алкоголя.

Хотя и мужчины, и женщины обычно употребляют алкоголь, чтобы справиться со стрессовыми ситуациями и негативными эмоциями, исследования показывают, что женщины делают это гораздо чаще. И они изначально гораздо более склонны к тоске и стрессу: женщины примерно в два раза чаще, чем мужчины, страдают депрессией или тревожными расстройствами, а их ощущение счастье значительно упало за последние десятилетия.

Журналистка Габриель Глейзер в своей книге 2013 года «Ее сокровенный секрет», посвященной всплеску употребления алкоголя среди женщин заметила, что в 21-м веке женщины вокруг нее стали пить больше. Алкоголь не был важной частью «мамочкиной культуры» в 90-х, когда ее первая дочь была маленькой, но к тому времени, когда ее младшие дети пошли в школу, он был повсюду: «Мамы шутили о том, чтобы приносить с собой фляжки со спиртным на школьные вечеринки с пиццей. Я тогда еще поразилась. Фляжки? Это такие, как в популярном телесериале-вестерне «Дымок из ствола» (Gunsmoke)? (Сегодня ее шутка кажется странной. Сегодня женщинам помогают скрытно потреблять алкоголь с помощью все большего числа новых товаров: есть кошельки с потайными карманами, массивные браслеты, которые служат одновременно фляжками, и — как это невероятно ни звучит — даже фляжки, замаскированные под женские прокладки).

Глейзер отмечает, что раньше, в 1970-х годах рост употребления алкоголя среди женщин был сопряжен с их более активным участием в экономике в качестве все более важной составной части рабочей силы страны и стрессами, связанными с необходимостью сочетать работу с семейными обязанностями. Как считает Глейзер, сегодня женщины употребляют алкоголь, чтобы подавить беспокойства, вызванные «драматическими темпами современных экономических и социальных изменений», а также «утратой социальных и семейных связей», которыми пользовались предыдущие поколения. Почти все пьющие женщины, опрошенные Глейзер, пили в одиночестве — бутылка вина во время готовки обеда, порция ликера Baileys в утреннем кофе, бутылочка минеральной воды Poland Spring, тайком наполовину разбавленная водкой. Они делают это не для того, чтобы чувствовать себя хорошо, а для того, чтобы не чувствовать себя так отвратительно.

Мужчины по-прежнему пьют больше, чем женщины, но, конечно же, ни одна демографическая группа не имеет монополии на проблемы с употреблением алкоголя, как и на стрессы, которые могут их вызывать. Сдвиг в сторону более активного употреблении алкоголя среди женщин сегодня заметен невооруженным глазом, но нездоровые формы употребления алкоголя, по всей видимости, достаточно распространены во многих социальных группах. Даже употребление алкоголя в барах в последние годы стало менее социальным, по крайней мере, так это видят почти все из примерно трех десятков барменов, которых я опрашивала при написании статьи. «У меня есть несколько постоянных клиентов, которые играют здесь в игры на своих телефонах, — сказал один бармен из Сан-Франциско, — и у меня есть действующий приказ всегда доливать им пиво, когда их бокалы пустеют. Никакого зрительного контакта или разговоров, пока они не будут готовы уйти». Многие бармены отмечают, что разговоры с незнакомыми посетителями стали почти табу, особенно с молодыми. Так почему бы им просто не выпить дома? Тратить деньги на то, чтобы сидеть в баре в одиночестве и ни с кем не разговаривать, по словам владельца бара из Колумбусе, штат Огайо — это интересный вариант «попытки избежать одиночества без какого-либо реального общения с кем-либо».

В августе прошлого года известная компания-производитель пива Busch выпустила новый продукт, очень актуальный с точки зрения решения проблемы одиночного употребления алкоголя в эпоху пандемии. Dog Brew — это костный бульон, расфасованный для вашего любимца как бы в банки из-под пива. «Теперь ты больше никогда не будешь пить в одиночестве», — говорится в рекламе нового продукта. Новинка разошлась «на ура». Что касается человеческих напитков, то, хотя продажи пива в 2020 году снизились, продолжая длительное падение, американцы пили гораздо больше всего остального, особенно крепких спиртных напитков и (возможно, самых подходящих для индивидуального потребления) смешанных одноразовых баночных алкогольных коктейлей, объем продаж которых взлетел до небес.

Не все стали употреблять больше алкоголя во время пандемии. Хотя некоторые из нас (особенно женщины и родители) начали пить чаще, другие пьют реже. Но пьянство с определенностью увеличилось среди тех, кто застрял из-за карантинов дома, страдающих тревожными синдромами, мучающихся бессонницей, считающих невыносимой такую жизнь — то есть тех, которые сами по себе склонны к проблемам с алкоголем. Уменьшилось такое употребление алкоголя, которое связано с нормальными социальными привычками.

По мере ослабления пандемии мы, возможно, приближаемся к точке перелома. Мой внутренний оптимистический голос представляет себе новый мир, в котором, вспомнив о том, как сильно мы скучаем по радости, веселью и другим людям, мы вливаемся во все виды социальной активности, включая совместную еду и питье, — в то же время отказываясь от нездоровых привычек, которые мы, возможно, приобрели в карантинной изоляции.

Но мой внутренний пессимистический голос считает, что употребление алкоголя продолжит расти и после пандемии, и люди продолжат пить больше для того, чтобы справиться с проблемами, чем для радости. Конечно, не всякое социальное потребление алкоголя — это хорошо; возможно, некоторые его формы тоже должны исчезнуть (например, некоторые работодатели с недавних пор запретили употребление алкоголя на корпоративных мероприятиях из-за опасений по поводу его негативной роли в нежелательных сексуальных домогательствах, а то и еще в чем похуже). И все же, если мы будем все больше употреблять алкоголь только в качестве своего личного наркотика, мы получим меньше социальных выгод от него и больше вреда.

Давайте на минутку поразмышляем над этим вредом. Несмотря на нытье моего врача, существует большая разница между тем потреблением алкоголя, который вызывает цирроз, и тем, что делает большинство американцев. Согласно данным, опубликованным в газете The Washington Post несколько лет назад, чтобы попасть в 10% самых пьющих американцев, нужно выпивать более двух бутылок вина каждый вечер. Люди в следующих десяти процентах потребляют в среднем 15 порций различного спиртного в неделю, а в следующих за этим — шесть порций в неделю. Первая категория употребления алкоголя, очевидно, очень вредна для вашего здоровья. Но для людей третьей категории или приближающихся ко второй, как я, расчет более сложен. Физическое и психическое здоровье неразрывно связаны, о чем свидетельствует огромное количество исследований, показывающих, насколько разрушительно одиночество для долголетия. Поразительно, но ущерб здоровью от социальной оторванности человека оценивается как ущерб от выкуривания 15 сигарет в день.

Короче, люди, которые не хотят пить, не должны пить. Есть много замечательных безалкогольных средств, способствующих развитию социальных связей. Как отмечает Эдвард Слингерленд, выпивка — всего лишь удобный сокращенный маршрут для достижения этой цели. Тем не менее, на протяжении всей истории человечества этот короткий путь предоставлял людям немалые социальные и психологические услуги. В наше время, когда дружеские связи оказываются ослабленными больше, чем когда-либо, а в обществе свирепствует одиночество, эта полезная социальная функция вина, возможно снова возродится в своих лучших формах. Для тех из нас, кто хочет пойти по указанному сокращенному пути, у Slingerland есть разумные рекомендации: пейте только в общественных местах, с другими людьми, во время еды — или, по крайней мере, говорит он, «под бдительным оком бармена вашего местного паба».

Проведя более года в относительной изоляции, мы можем оказаться ближе, чем хотелось бы, к настороженным, социально неловким незнакомцам, впервые собравшимся когда-то в храме Гёбекли-Тепе. «Мы напиваемся, потому что являемся странным видом живой природы, и в целом неудачниками в животном мире, — пишет Слингерленд, — и нуждаемся в любой помощи, которую только можем получить». Для тех из нас, кто вышел из наших убежищ пандемии с ощущением, будто мы регрессировали в своем развитии, хорошая вечеринка-фуршет с друзьями может быть в 2021 году не самой плохой идеей.

Перевод ИноСМИ.

Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии