Всем всё запретить

Массовое убийство в Казани вызвало – помимо гнева, боли, сочувствия погибшим, их родным и близким - ожидаемую реакцию запретительства и ужесточения.  Действующие депутаты и кандидаты в оные уже громыхают по всем публичным площадкам, делая себе пиар буквально на крови, юрдепартаменты министерств и ведомств сочиняют новые нормы (хотя могли бы просто поднять из архивов установленные, но не действующие старые) – зачем всё это, как так вышло, спрашивает публицист Дмитрий Ольшанский, что почти 10 лет уже мы живём в мире запретов?

Стоит только случиться какому-нибудь громкому скандалу, ну или выходит на улицы очередная крикливая демонстрация с обязательными плакатами про «долой» и «свободу», – как молодцы-депутаты принимают новый закон, по которому больше нельзя что-нибудь говорить, писать, думать, организовывать, и товарищ майор начинает выполнять план, заводя уголовные дела на тех, кто под этот закон попадает. Государство словно бы чертит и конструирует мир вокруг себя, устанавливая табу и сочиняя себе врагов, а в нашей жизни, ещё недавно расхлябанно-вольной, образуется целая колония запрещёнки. Оскорбление чувств верующих и пересмотр итогов войны, разжигание розни и экстремизм, оправдание терроризма и отрицание государственных границ, пропаганда гомосексуализма, иностранные агенты и приравнивание Советов к нацистам, неуважение к власти, нежелательные организации и просветительская деятельность без бумажки: наша система, словно фокусник из цилиндра, извлекает из глубин своего воображения бесконечные варианты одного и того же слова из шести букв: нельзя.

И эта её лихорадочная активность – по схожему поводу Катаев шутил: Дорогие друзья! Среди нас присутствует начальник главреперткома товарищ Волин. Попросим его что-нибудь запретить! – вызывает, конечно, чувство усталого раздражения. Но и не только.

Прежде всего, это деятельность вредная и бессмысленная.

Надо понимать, что эти юридические фантазии не имеют ничего общего с рациональными представлениями о правах и законах. Более того, фантазии эти нарочно устроены таким образом, чтобы возможная трактовка их «органами» могла быть как можно более расплывчатой и удобной для нужд момента, а применение – избирательным и непредсказуемым. Потому что если подходить ко всем этим «отрицаниям» и «разжиганиям» последовательно и всерьёз – а не в жанре «проголосовали, чтобы прищучить конкретно Петю и Васю, а потом ещё кого-нибудь случайно, кто под руку попадётся», – то придётся отменить половину русской культуры.

Так, совершенно очевидно, что в сочинениях Льва Толстого имеется оскорбление чувств верующих. Тем же самым занимается и Фёдор Сологуб, да и Василий Розанов. Повести Бориса Савинкова оправдывают терроризм. Иван Бунин делится с публикой деталями самоубийства (это тоже нельзя). Михаил Булгаков пропагандирует насилие, и тем же самым занят Даниил Хармс. Илья Эренбург разжигает рознь. Иван Шмелёв пересматривает итоги войны. Владимир Маяковский – ну, тут и сказать неловко, что пишет, да и про кого – про детей! Иосиф Бродский – получатель гранта нежелательной организации. Виктор Астафьев сравнивает советское и немецкое самым нехорошим образом. Эдуард Лимонов пропагандирует гомосексуализм. А уж Владимир Солоухин – нет, я не решусь даже в шутку рассказывать о том, что писал этот замечательный автор. Он хоть и давно умер, но запретить-то его и сейчас можно.

Этот список может быть очень длинным. О чём он? О том, что не существует доказательной, серьёзной основы для различения тех, кто нарушает наши удивительные законы как бы понарошку, так, что за них никто не возьмётся, – и тех, за кем и вправду придут. Понимая политическую интригу, зная чиновничью психологию, мы всегда можем отличить одних от других, и легко угадываем, как это так получилось, что тонна самой возмутительной запрещёнки живёт себе, слава Богу, в книжном магазине и в университетском курсе, а из-за какой-нибудь глупой случайной картинки несчастный человек поехал зону топтать. Но в мире юстиции – разумной, а не фантазийной, – этой границы нет и быть не может. Она, эта граница между «нельзя, но самом деле можно» и «нельзя-нельзя», – нам уклончиво и кокетливо подмигивает. И это довольно противное кокетство.

Но есть и более сложная проблема с этими запретами, не только юридический абсурд, за которым прячется чья-то быстрая и мелкая выгода.

Дело в том, что благополучие государства проявляется вовсе не только в магазинной сытости или патриотической гордости, но и в том, способно ли оно невозмутимо терпеть умеренных масштабов зло и безумие, просто дурацкие эксперименты и маргинальный идиотизм, терпеть и оказываться сильнее без боя, – или же оно, государство, вгоняет себя в такой невроз, что ему в ответ на каждую фигу, каждый высунутый язык или бранное слово – нужно бомбить по площадям.

Многолетняя погоня за какими-то разжигателями, отрицателями и прочими идеологическими и символическими нарушителями – людьми, как правило, безнадёжно непопулярными, а то и вовсе презираемыми, и в любом случае не составляющими настоящей угрозы, какая в России часто скрывается как раз за лояльными улыбками, – эта погоня производит впечатление ужасной слабости, истерической неуверенности государственной машины, как будто бы её, машину эту, дразнят вредные подростки, а она гоняется за ними, забыв о чём-то более важном.

Как объяснить эту слабость?

Это фатальное неумение чиновников, давно закрывшихся от сложной и непредсказуемой реальности в своём внутреннем аппаратном космосе, производить моду, влияние, авторитет.

Им всё кажется – точнее, некоторому коллективному бессознательному, заметному сквозь их судорожные инициативы, – что вот-вот придёт откуда-то соблазнительный экстремист, разжигатель, гомосексуалист, отрицатель, нацист и неправильный просветитель – и украдёт у них страну.

Они же не могут быть соблазнительными сами – и знают это, – а если так, то, значит, кто-то другой скажет людям что-то заманчивое, и потому его надо вовремя запретить.

Алло, гараж, он же и Кремль.

Отставить страхи.

К счастью, в современной России живёт уже довольно взрослый и опытный, битый разными бедами и катастрофами, здравомыслящий, скептический и весьма консервативный народ.

И он, народ этот, категорически не склонен ни к терроризму, ни к экстремизму (подлинному, а не кукольному), ни к отрицанию принадлежности к нам разных земель, ни к пересмотру итогов войны, и даже гомосексуализм – популярен, конечно, но всё же в меру. Есть, правда, некоторое неуважение к власти – особенно той, что заведует экономикой и социалкой, – но и оно, открою скромную тайну, имеет веские основания.

А в целом – русские люди, вынесшие на себе весь страшный двадцатый век, способны сами разобраться, что им полезно, а что – выплюнь и выброси, и воображаемому соблазнителю, с которым воюют чиновники, большая страна, если что, может дать пинка вернее и основательнее, чем любой горе-закон.

Так что пора перестать нервничать и запрещать. Можно и разрешить что-нибудь.

Уймись, товарищ начальник главреперткома.

Россия выдержит, с ней и без твоего вечного «нельзя» – ничего не случится.