Соцсети как мини-машина нарциссизма и оболванивания
Как социальные сети превратились в главное орудие пропаганды и что она собой представляет в эпоху так называемой постправды, как работают боты и киборги – об этом книга старшего научного сотрудника Института глобальных проблем Лондонской школы экономики Питера Померанцева «Это не пропаганда. Хроники мировой войны с реальностью», русский перевод которой увидел свет в издательстве «Индивидуум». Публицист Андрей Колесников сделал её обзор.
Соцсети, пишет Померанцев, – это «мини-машина нарциссизма, который никогда не удовлетворяется до конца, и для привлечения большего внимания мы занимаем все более и более радикальные позиции». Точно так же начинают работать политические машины и механизмы дискредитации противников. Популизм и тот уже ситуативен, возникает «народ» ad hoc, который может быть использован на выборах, а потом забыт.
В десятой вильнюсской лекции по социальной философии (лето 1981 года) Мераб Мамардашвили говорил о том, что трудно требовать от идеологии, чтобы она не была идеологией: «…по определению идеология есть клей общественных структур, то есть такое их сцепление через сознание, посредством которого воспроизводится именно данная социальная структура, а не какая-то другая… Спрашивать, почему идеология некритична, – это высказывать абсурдную моралистскую мысль».
Марксизм был идеологией, которая обеспечивала сцепление сознания граждан советской империи, ее сателлитов и жителей стран Восточного блока. И это притом, что сами классики марксизма называли идеологию «ложным сознанием».
То же и с пропагандой: трудно требовать от нее, чтобы она не была враньем и не обладала такими свойствами, как навязчивость и крикливость. К тому же со времен классической холодной войны пропаганда сильно изменилась, модернизировалась, освоила новые технологии и создала целые рынки не столько идей, сколько идентичностей.
Конец «партии интернета»
Как говорил тот же Мамардашвили, эффективность идеологии «состоит не в действии того, что она говорит, а что она не дает сказать». Так иной раз до сих пор работает российская пропагандистская машина – та ее часть, которая еще не модернизирована и напоминает советский дымящий завод: затыкает рты, цензурирует тексты и навязывает свою точку зрения, прежде всего через государственные СМИ.
Но в новом мире – мире постправды – можно говорить абсолютно все. Вместо глушилок советских времен – информационный шум. Раньше было понятно: то, что глушат – запретно, запретное – это правда. Сегодня же гвалт фактов, постфактов и мнений стоит такой, что простой обыватель не может отличить важную информацию от мусора, правду от вымысла, информацию от манипулятивного фейка. Информационный шум выходит на рынок информации, и побеждает тот, кому поверили.
«В Одессе, Маниле, Мехико, Нью-Джерси я слышу одно и то же: “Вокруг меня так много информации, дезинформации, всего на свете, что я уже не знаю, где правда”», – пишет Питер Померанцев.
Опытные манипуляторы могут осуществлять, по определению Померанцева, «цензуру шумом». На смену дефициту информации идет информационное изобилие. Однако отличить манипулятивный трюк от факта неподготовленный потребитель информации не может.
Если, например, сегодня ему говорят, что Запад, Горбачев и Ельцин морочили всем головы и в Катыни в 1940 году польских офицеров расстреливал не НКВД, а немцы, а кто утверждает обратное, тот покушается на святость нашей Победы в Великой Отечественной войне, – он скорее поверит новой версии фейка, чем многократно, с документами, с материалами официальных расследований, доказанным фактам. Это же вопрос веры. Вера – это эмоция. Даже документы на руках не способны побороть эмоцию.
Мир стал таким, каким его описал в своей книге Померанцев, буквально на наших глазах, за какой-то десяток лет. Совсем недавно наблюдатели говорили о противостоянии в информационной войне «партии телевизора» и «партии интернета», а неудачи оппозиции списывали на то, что ее не допускают до телеэкрана. Теперь этой бинарной конструкции больше нет: интернет уже не зона, оккупированная либералами и демократами, притом что телевизор сохранил свою убийственную пропагандистскую функцию. И все еще, как мы видим на графике, имеет значение.
Да, молодежь не смотрит телевизор и сидит в интернете в режиме мартеновской печи – 24 часа в сутки (это совершенно очевидно для Питера Померанцева, потому что влияние телевидения в книге он в принципе не оценивает). Но там ее поджидает нечто похуже телевизора: популярный ансамбль троллей, ботов и киборгов. Назовем его «Троллинг стоунз». Рост популярности соцсетей как источника информации оказался политической ловушкой.
Ансамбль «Троллинг стоунз»
Единая инстанция, устанавливающая, что есть правда, а что ложь, не то чтобы совсем исчезла. Но, разумеется, нет такого понятия, как «ТАСС уполномочен заявить». В кибермире, описываемом Померанцевым, таких «ТАССов» множество. И каждый тянет одеяло на себя.
Померанцев показывает на самых разных примерах из самых разных точек мира – от Филиппин и Донбасса до Мексики и России, – какова технология работы этих невидимых миру троллей и «ТАССов». Вот как описывает эту механику глобализации дезинформации и вербовки Померанцев: «…любой человек из любой точки мира может повлиять на всех остальных. Российские хакеры выпускают в сеть рекламу проституток в Дубае вперемешку с анимешными мемами в поддержку ультраправых партий в Германии. “Укоренившийся космополит”, сидя у себя дома в Шотландии, уводит активистов от полиции во время беспорядков в Стамбуле. За ссылками на айфоны скрывается пиар ИГИЛ».
В этом мире исчезают авторы. В этом мире нет авторитетов. Точнее, они, эти авторитеты, сильно индивидуализированы и случайны. И с их помощью идет бойкая торговля ложью и идеологиями. А на смену фейсбук- и твиттер-революциям приходит контрреволюция ботов.
Как работают их фабрики, Померанцев тоже подробно показывает на примере одной из них – российской. Здесь, в истории сотрудничества самых обычных журналистов с фабрикой троллей, сразу несколько тем: и банальность зла, и зло как норма, и привычка к этой норме не только тех, кто производит фейк, но и тех, кто потребляет дезинформацию; и, наконец, это история о конформизме – готовности работать троллем и киборгом.
«Никто из работников фабрики не называл себя троллем… Многие из них были приятными молодыми людьми с открытыми и дружелюбными лицами, при этом они, не моргнув глазом, унижали, оскорбляли и поливали грязью своих жертв… Фабрика работала в унисон со всем государственным комплексом дезинформации. Ни у кого не было времени читать статьи, но все точно знали, как их нужно комментировать… Люди, считавшие себя неуязвимыми перед телевизионным инфопотоком, оказывались беззащитными перед сообщениями в соцсетях… Реальностью стала не только ложь, которую создавала фабрика; сам факт ее существования воспринимался как нечто нормальное».
Новые медиа казались окном в будущее, а «вместо этого они вернули нам прошлое».
Пузыри идентичности
Как работают такого рода системы, в том числе в ходе избирательных кампаний и подавления протестов, Померанцев показывает на примерах Филиппин и Мексики: «Обычно боты были довольно тупыми: они просто повторяли одно и то же сообщение раз за разом. Киборги представляли собой следующую ступень: боты проталкивали какую-то мысль, а когда кто-то заглатывал наживку и начинал отвечать, в дело вступал человек – киборг… После киборгов настал черед так называемых виртуалов – аккаунтов в социальных сетях, которые сначала внедрялись в сообщества участников протеста, а затем начинали манипулировать ими изнутри».
Результат работы ботов, троллей и киборгов – общественное мнение. Точнее, его иллюзия. Иллюзия общества, что оно имеет мнения и придерживается определенных норм, которые на самом деле – эрзац-нормы.
Время больших идеологий ушло, на месте правого и левого – эмоции и ситуативные альянсы и идентичности. Концепцию «наименьшего общего знаменателя» югославского оппозиционера Срджи Поповича берут на вооружение противники протестующих и власть. Идентичности формируются на короткое время, и они могут строиться вокруг очень небольшой или кажущейся небольшой общей платформы.
При этом основа для объединения и идентичности, как правило, – максимально радикальная позиция. Идентичности рождаются в яростных интернет-спорах, и чем дольше продолжается обсуждение, тем, замечает Померанцев, категоричнее становятся комментарии и то, что уже очень условно можно назвать аргументами. «Социальные сети стимулируют более поляризованное поведение, в результате аудитория требует более гипертрофированного контента или откровенной лжи. Фейк-ньюс – это результат того, как спроектированы социальные сети».
Соцсети, пишет Померанцев, – это «мини-машина нарциссизма, который никогда не удовлетворяется до конца, и для привлечения большего внимания мы занимаем все более и более радикальные позиции». Точно так же начинают работать политические машины и механизмы дискредитации противников. Даже просто реакция на взгляды оппонента может сыграть в его пользу.
Популизм и тот уже ситуативен, возникает «народ» ad hoc, pop-up-народ, который может быть использован на выборах, а потом забыт: «…пузыри идентичности надуваются, лопаются, а затем возрождаются в какой-то иной форме. В этой игре побеждает самый гибкий и способный по-новому расположить железные опилки разрозненных интересов вокруг новых магнитов смысла». К разновидности такого «народа» относится пузырь так называемого «путинского большинства». Которое, надо признать, просуществовало дольше, чем временные границы одной президентской кампании.
В результате происходит гораздо более серьезный процесс: обесценение правды. Что Померанцев показывает в том числе на примере войны в Сирии. Веские свидетельства не впечатляют и уже мало что значат: «Теперь все всегда обо всем знают. Есть масса видеоматериалов… терабайты свидетельств и примеров военных преступлений… Однако реакция оказывается обратно пропорциональной количеству свидетельств». Информационный шум…
Мертвые слова
Питер Померанцев – сын Игоря Померанцева, известного журналиста и писателя, эмигрировавшего из СССР в 1978 году, ведущего «Радио Свобода». Для Питера эта книга еще и диалог с родителями: он пытается разобраться в их личной и публичной истории. Не только в ностальгической тональности «когда деревья были большими», но и в политической логике эволюции информации – когда идеологии были большими, а слова имели четкие значения.
«Завтра утром Игорь пойдет на работу. Он – последний ветеран холодной войны на “Радио”. Когда сюда на экскурсии приводят школьников, на него показывают как на музейный экспонат. Он все еще мечтает о радио будущего, которое может “соединить душу человечества”, уловить эхо и взаимосвязи между историями в Маниле и Санкт-Петербурге, Мехико и Таллине».
Пожалуй, уловить эти связи удалось его сыну, но только ничего утешительного пока о них сообщить он не может – по-настоящему глобализировались только информационные войны, а слова, некогда имевшие значение, стали мертвыми. Впрочем, «электоральный авторитаризм» не перестает быть авторитаризмом оттого, что он выборный, а «нелиберальная демократия» ввиду отсутствия либерализма может называться «демократией» только в кавычках.
Это не идеология, а чистая правда.
