Эволюция Путина
09.08.2019 Политика

20 лет Владимира Путина: Трансформация режима

Фото
"Ведомости"

Двадцать лет назад тогдашний президент РФ Борис Ельцин назвал тогдашнего главу правительства России Владимира Путина своим преемником.  Прошедшее с тех пор время именуют теперь «эпохой Путина», далеко ещё не завершённой, похоже. Но стал ли В.Путин преемником курса Ельцина и его команды младореформаторов, как он эволюционировал в течение этих 20 лет у власти, и как эволюционировала страна в тех или иных сферах? 

Ответить на эти вопросы попыталась редакция газеты «Ведомости», анонсировав цикл статей по теме.  Его открыла 8 августа статья политолога Кирилла Рогова и продолжил сегодня обзор главного экономиста Европейского банка реконструкции и развития Сергея Гуриева.

20 лет назад Владимир Путин внезапно появился на политическом олимпе в образе эффективного бюрократа с силовым бэкграундом, рыночно ориентированного государственника и прагматика, чуждого идеологических пафосов. Сегодня Путин выглядит сильным авторитарным лидером (типаж «стронгмен»), увлеченным геополитическим противостоянием с Западом и идейной борьбой с мировым либерализмом, решительно жертвующим ради этого прагматическими целями развития страны. И даже когда он заговаривает о модернизации, разговор довольно быстро сбивается на виды вооружений.

Две эпохи

Если бы Путин ушел в 2008 г., то остался бы в истории как один из самых успешных лидеров России. После 15 лет кризисов и пертурбаций в стране наступила относительная стабилизация на условиях «управляемой демократии» (что бы это ни значило), но главное – начался период интенсивного экономического роста (7% в год в среднем) и еще более впечатляющий рост душевых доходов.

Конечно, недоброжелатели говорили бы, что причина успехов – это восстановительная фаза трансформационного цикла и рост цен на нефть. И, разумеется, в шкафах этого успешного правления уже к тому моменту скопилось немало скелетов: вторая чеченская война и ее последствия, дело ЮКОСа, создание правовых и хозяйственных гибридов в виде госкорпораций и еще кое-что. Но все это не смогло бы в исторической памяти перевесить той атмосферы успеха, на волне которой Путин покинул бы свой пост.

Вторая часть путинского двадцатилетия (2009–2019 гг.) была в значительной мере противоположна первой. Два экономических кризиса, связанных с волатильностью цен на нефть (2009 и 2015 гг.); политический кризис, вызванный московскими протестами 2011–2012 гг. и развернувший режим в сторону авторитарного ужесточения, доминирования силовых элит и их логик при принятии решений. Это последнее обстоятельство создало спусковой механизм следующего кризиса – внешнеполитического, связанного с аннексией Крыма и войной на Восточной Украине. Принятые тогда решения не были вынужденными и единственно возможными. Но эти решения, сделавшие конфронтацию с Западом основной рамкой жизни страны, окончательно закрепляли доминирование силовых элит и силовых логик во всех сферах государственной жизни.

Итак, череда экономических, внутри- и внешнеполитических кризисов (2008–2009, 2011–2012, 2014–2015 гг.), а также три войны (Грузия, Украина и Сирия) формируют основную сюжетную канву второй части путинского правления. При этом среднегодовые темпы роста упали до 0,6% в год. В итоге в 2000 г. ВВП на душу населения в России составлял 14,5% от уровня США и 21,5% от уровня стран ЕС, в 2008 г. это было соответственно 22,5 и 32%, а в 2018 г. – 21,5 и 31%. Это и есть стагнация – неспособность сокращать разрыв с лидерами (при том что среднегодовая цена на нефть в первом периоде составила $54 за баррель, а во втором – $74).

Тотальный ревизионизм

Путин не просто не ушел в 2008 г. На самом деле в моменте неухода решительно менялось его целеполагание. В 2000 г. он пришел со сверхзадачей стабилизации и деполитизированной модернизации, выполнения которой и добивался теми способами, которые были ему в силу его компетенций доступны. Во втором периоде его сверхзадачей стало пересоздание той государственно-политической системы (несомненно, весьма лабильной и гибридной), которая складывалась по итогам первого постсоветского десятилетия.

С этим связан тотальный путинский ревизионизм второго периода: абсолютизация понятия «суверенитет», поиски новых опор в виде «скреп» и «традиционных ценностей», вытесняющих императивы модернизации, конструирование «национально ориентированных элит», фактический отказ от признания границ, сложившихся по итогам распада СССР, и решительный разворот от сотрудничества к конфронтации в отношениях с Западом.

Возможно, все это имело бы больший успех, если бы формирующаяся путинская система демонстрировала экономическую эффективность хотя бы в той мере, в какой это удавалось авторитарному Казахстану (ВВП на душу населения там в 2000 г. составлял 10% от американского, в 2008 г. – 18%, а в 2018 г. – 20,5%, почти сравнявшись с российским). Но она этого сделать не смогла. И даже ее некоторые успехи в построении «эффективного авторитаризма» в отдельных сферах госуправления не могут компенсировать этого фундаментального факта.

В итоге новое целеполагание превращается в голую проповедь антилиберализма и антизападничества, переосмысление «границ русского мира» – в формирование пояса конфронтации и недоверия вокруг России, а конструирование «национально ориентированных элит» – в безраздельное господство силовиков и силовых олигархий, постоянно требующих льгот, преференций и денежных вливаний.

Откуда и куда

Эволюция политического режима постсоветской России может быть описана в терминах сравнительной политологии следующим образом. Режим, сложившийся к концу первого постсоветского десятилетия, можно охарактеризовать как конкурентную олигархию. Это режим, сочетающий достаточно высокую конкурентность в публичной сфере с одной стороны, и слабый, коррумпированный правопорядок – с другой. Такие режимы и сейчас существуют на Украине, в Молдавии, Киргизии и ряде стран Латинской Америки.

Путинская стабилизация 2000-х гг. и экономический рост, сопряженный с быстрым ростом рентных доходов казны, сформировали в России тип режима, который обычно называют «конкурентным авторитаризмом». В таком режиме правящая коалиция резко ограничивает возможности политической конкуренции, свободу СМИ, опираясь в том числе на достаточно широкую, но пассивную поддержку «снизу», которая (в свою очередь) обеспечена убедительной экономической динамикой. При том что правящая коалиция надежно держит власть в руках (используя в том числе административные рычаги и фальсификации на выборах), оппозиция здесь вполне легитимна, располагает определенной инфраструктурой и поддержкой граждан и элитных групп.

Авторитарный лидер или правящая партия обычно получают на выборах результат в диапазоне 60–70%, который и демонстрирует, что примерно треть населения голосует против режима, но такое поведение считается легитимным и не угрожает его стабильности. И самое важное – эти режимы низкорепрессивные. За исключением отдельных случаев, им достаточно административных мер, чтобы секьюритизировать свое доминирование.

Такой режим существовал в путинской России примерно с 2003 по 2012 г. Политический кризис 2011–2012 гг. обозначил его закат. Однако важно подчеркнуть, что не выступления оппозиции привели к этому, а скорее экономический кризис 2008–2009 гг., подорвавший доверие граждан к режиму, что и проявилось в их реакции на фальсификацию результатов парламентских выборов в 2011 г. (в 2008 г. соизмеримые фальсификации не вызывали ни малейшего возмущения).

 Авторитарный дедлок

Более жесткие деспотические режимы политологи называют «авторитарной гегемонией». На выборах здесь авторитарный лидер или правящая партия регулярно получают от 75 до 99% голосов. Что, однако, свидетельствует не об их популярности, а о том, что они оказывают гораздо более систематическое давление на оппозицию, независимые СМИ и нелояльные элитные группы, т. е. отличаются от предыдущего типа резко возрастающим уровнем репрессивности. Встречаются они сегодня почти исключительно в Азии, Африке и бывшем СССР.

Как показывает опыт ряда азиатских стран, эволюция режима от первого типа ко второму часто происходит на фоне ухудшения экономической динамики. По мере того как экономика играет все меньшую роль в обеспечении легитимности и устойчивости режима, все большую роль начинают играть две другие опоры: репрессии и идеология. В информационной политике режим переходит от фильтрации и ограничения информации к агрессивной пропаганде. Начинаются систематические преследования гражданского активизма, появляются нормы, позволяющие в уголовном порядке преследовать за слова, криминализуется уличная активность граждан.

Именно переход от режима конкурентного авторитаризма к авторитарной гегемонии составил политическое содержание последнего путинского периода – с 2013 по 2019 г. А геополитическая конфронтация выступила в качестве той идеологической рамки, которая легитимирует возрастающую репрессивность.

Хотя Россия выглядит сегодня гораздо более авторитарной страной, чем в 2012 г., этот переход, видимо, следует считать пока незавершенным. Наверное, играют свою роль развитая социальная инфраструктура мегаполисов, уровень европеизированности элит, глубина проникновения интернета и социальных медиа. Ну, и разумеется, экономический застой. Несмотря на это, Путин вряд ли оставит свои усилия по девестернизации России. И это бесплодное (в исторической перспективе) перетягивание каната скорее всего останется главным сюжетом финальной фазы его политической карьеры.

Кирилл Рогов.

 

 

20 лет Владимира Путина: Трансформация экономики

В августе 2019 г. исполняется 20 лет первому назначению Владимира Путина на должность премьер-министра. За эти 20 лет он попеременно занимал должности премьер-министра и президента и, безусловно, играл ключевую роль в российской экономической политике. Каковы его достижения в этой области?

С точки зрения экономической политики эти 20 лет естественным образом разделяются на несколько периодов: «реформаторский» первый срок (1999–2003 гг.); «государственнический» второй (2004 г. – первая половина 2008 г.); глобальный экономический кризис и восстановление (вторая половина 2008 г. – 2013 г.); война на Украине, изоляция от глобальной экономики и стагнация (2014–2019 гг.).

Во время первого срока была разработана и начала реализовываться так называемая программа Грефа («Программа социально-экономического развития Российской Федерации на период 2000–2010 гг.», принятая правительством в 2000 г.). Были проведены налоговая и прогрессивная пенсионная реформы, принят Земельный кодекс, резко снизились барьеры для открытия и ведения бизнеса, началась реформа госслужбы, были активизированы переговоры по вступлению России в ВТО. Это привело к резкому ускорению экономического роста, притоку иностранных инвестиций и укреплению рубля.

Второй срок существенно отличался от первого – большинство реформ было остановлено (по оценкам самих авторов программы Грефа, она в конце концов была выполнена лишь на треть). Более того, началось огосударствление экономики. Существенные реформы продолжались только в макроэкономике и финансовой сфере. Был практически полностью выплачен госдолг, созданы стабфонд и система страхования вкладов – ключевой элемент конкурентной банковской системы, доверия вкладчиков не только к Сбербанку или другим госбанкам, но и к их частным конкурентам. Снижение инфляции и введение страхования вкладов создали новые возможности для развития финансового сектора, роста корпоративного и розничного кредитования. Макроэкономическая стабильность и присвоение инвестиционных рейтингов привели к резкому росту и иностранных инвестиций.

Реформы, безусловно, принесли ощутимые результаты. Темпы роста ВВП как за время первого срока, так и за время второго (когда реформы первого срока продолжали приносить результаты) составили в среднем около 7% в год.

За 10 лет (1999–2008 гг.) российский ВВП вырос на 94%, а в расчете на душу населения – ровно в 2 раза. Это самое выдающееся десятилетие в российской экономической истории – за исключением восстановления экономики после Гражданской войны в годы НЭПа (во время сталинской индустриализации темпы роста ВВП на душу населения составляли в среднем лишь 5% в год).

Так как рост цен на нефть и приток иностранных инвестиций привели к существенному укреплению рубля, ВВП в долларовом выражении вырос еще больше – в 8,5 раза с 210 млрд в 1999 г. до 1,8 трлн в 2008 г. Конечно, кроме реформ, свой вклад в рост российского ВВП внесли и наличие недозанятой рабочей силы и незагруженных производственных мощностей, и резкий рост мировых цен на нефть. По разным оценкам, почти восьмикратное повышение цен на нефть с 1998 по 2008 г. (когда они выросли с $13 до $97 за баррель в среднегодовом выражении!) объясняет от трети до половины российских темпов роста в первом путинском десятилетии.

Очевидно, что эта модель роста была исчерпана уже к 2008 г. В это время начался рост добычи сланцевого газа (и было понятно, что и сланцевая нефть не за горами). Предприятия уже жаловались на нехватку рабочих рук. Незагруженными остались только морально устаревшие мощности. Поэтому необходимо было не замедление, а ускорение реформ. В 2008 г. правительство разработало и приняло реформаторскую «Концепцию долгосрочного социально-экономического развития на период до 2020 г.» – с приоритетами интеграции России в глобальную экономику, инвестиций в человеческий капитал и инновационного развития. Выступая на заседании Госсовета в 2008 г., Путин так охарактеризовал риск отказа от реформ: «Следуя этому [инерционному] сценарию, мы не добьемся необходимого прогресса в повышении качества жизни российских граждан. Более того, не сможем обеспечить ни безопасность страны, ни ее нормальное развитие. Подвергнем угрозе само ее существование, говорю это без всякого преувеличения».

Впрочем, во время глобального кризиса никаких реформ проведено не было. Но сразу после кризиса дискуссия об исчерпанности докризисной модели роста возобновилась. В январе 2010 г. мы с Олегом Цывинским написали для «Ведомостей» колонку «Сценарий 70-80», предупреждая о наступлении застоя и потерянного десятилетия роста. Мы предполагали, что восстановление цен на нефть до $70–80 за баррель приведет к созданию политико-экономической модели 1970–1980 гг. (более подробное изложение этого сценария – в первой главе книги «Россия после кризиса», изданной в 2010 г. в Америке и в 2011 г. в России). Так и оказалось: за 10 посткризисных лет (2010–2019 гг.) среднегодовой темп роста составил менее 2% в год.

Власти продолжали обсуждать и обещать реформы. Концепция долгосрочного развития была забыта, но в январе 2011 г. Путин поручил Высшей школе экономики и Академии народного хозяйства создать новую «Стратегию 2020». В результате привлечения широкого круга экспертов (была создана 21 рабочая группа) была вновь разработана полномасштабная программа реформ. «Стратегия 2020» ставила своей главной целью именно создание «новой модели экономического роста», также предполагая снятие барьеров для бизнеса и инвестиции в человеческий капитал.

Еще одна программа развития России была написана в 2012 г. – теперь это была уже программа кандидата в президенты Путина. Экономическая часть программы была изложена в статье, опубликованной в «Ведомостях» 30 января 2012 г. Статья так и называлась: «Нам нужна новая экономика». 7 мая 2012 г. Путин подписал 12 так называемых майских указов, включая указ о долгосрочной государственной экономполитике. Он предусматривал радикальное улучшение инвестклимата и резкое сокращение госприсутствия в экономике и предсказывал, что это приведет к росту производительности труда в 1,5 раза за семь лет (т. е. на 6% в год) и росту инвестиций до 27% ВВП.

Обещанные реформы не были реализованы. Неудивительно, что не удалось добиться и предполагаемых экономических результатов. После быстрого посткризисного восстановления в 2010–2011 гг. темпы роста начали быстро снижаться. Уже в 2013 г. ВВП вырос лишь на 1,8%. Последующие снижение цен на нефть, война и изоляция от глобальной экономики похоронили надежды и на реформы, и на ускорение экономического роста. Вместо 6% в год среднегодовые темпы роста ВВП в 2012–2018 гг. составили 1%. В долларовом выражении российский ВВП остался на уровне 2008 г. и теперь составляет не 3% мирового (как всего 10 лет назад), а лишь 2%. Инвестиции не выросли до 27% ВВП, а так и остались на уровне 20–22%. Иностранные инвестиции сократились на порядок, а отток капитала ускорился. Всего за период 2014–2018 гг. он составил $320 млрд, или около 4% ВВП в год.

Российские власти, безусловно, заметили и печальные экономические результаты последних лет, и неверие инвесторов в перспективы реформ и вновь задумались о «новой модели роста». Вместо очередной итерации создания либеральных программ, новый майский указ Путина, подписанный 2018 г., теперь делает ставку на государственные, а не на частные или иностранные инвестиции. Так называемые нацпроекты обойдутся российским налогоплательщикам и пенсионерам во многие триллионы рублей. Предполагается, что именно это поможет российской экономике начать расти темпами быстрее мировой. Впрочем, пока в это не верят ни рынки, ни эксперты. Российские активы продолжают торговаться с существенным дисконтом, а по прогнозу МВФ, средний темп роста российского ВВП в 2018–2023 гг. составит 1,4% в год. В долларовом выражении российский ВВП в 2023 г. останется на том же уровне 2008 г. (1,8 трлн), так что доля России в мировой экономике сократится до 1,7%.

То, что эксперты и инвесторы не верят в эффективность масштабных госинвестиций в стране со сверхвысоким уровнем коррупции, неудивительно. Решение российских проблем лежит в прямо противоположном направлении – в реализации много раз обещанных, но пока так и не проведенных реформ: защита прав собственности, верховенства закона и конкуренции, сокращение госприсутствия и борьба с коррупцией, реинтеграция России в мировую экономику, инвестиции в человеческий капитал.

Сергей Гуриев.

Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарии